Когда мы встретимся вновь
Шрифт:
– До свидания, – пробормотала ей вслед совершенно ошеломленная Дэйзи.
Элиза неторопливо дошла до перекрестка, свернула за угол и почти бегом бросилась к ближайшему наемному экипажу.
– В Лэйквуд! – крикнула она кучеру, запрыгивая на подножку. – Я заплачу, сколько скажете, но вы должны доставить меня туда как можно быстрее!
– Но я не знаю, где находится это место, мисс.
– Езжайте по восточной дороге, – раздраженно пробурчала Элиза, устраиваясь на скамье. – Когда окажемся за городом, я скажу, куда ехать дальше.
В комнате было темно. В бездонно-черном небе за огромным французским окном, искрящимся серебристыми морозными узорами, ярко светились звезды.
«К холоду», – отрешенно отметила про себя Шанталь, глядя на льющие призрачный серебряный свет точки.
Зябко поежившись, хотя в комнате было очень тепло, она медленно перевела пустой застывший взгляд на украшенный изящной лепкой
И только немилосердная память, как всегда, была четкой и ясной, сохранив мельчайшие подробности того, что произошло в этой комнате. Шанталь медленно закрыла глаза и тут же снова открыла их. Страшно не хотелось оставаться наедине с собой. Слишком много вопросов, на которые не было простых и однозначных ответов. Слишком много чувств. Слишком много эмоций. И стоит лишь закрыть глаза, как они сорвутся с цепи холодного отстраненного отупения, сметут, закружат, увлекут, унесут за собой, словно ураган. И самое страшное – потребуют ответов. Ответов, которых нет. Нет, не сейчас! Не здесь. Не в этом доме, не в этой комнате, не рядом с Ним. Нет! Потом. Позже. Когда она вновь окажется в театре. В своей маленькой и почти пустой гримерной. Когда будет только она. Одна. Наедине с собой. Тогда она подумает об этом. Она подумает обо всем, что случилось с ней в этот злосчастный день. Подумает. Оценит. Поймет. Примет. Смирится. Примирит непримиримое. Простит простительное. Сотрет из памяти, забудет или загонит в самый дальний угол разума и сердца, скроет за семью печатями непростительное. И будет жить дальше. Как сможет. Как сумеет. Как получится. Так было в прошлом. Так есть. И так будет. Она делала это раньше. Она сделает это снова. Там она добавит груз случившегося к тому, что уже несет на своих плечах, и научит себя жить с ним. Как и со всем тем, что произошло в ее жизни до этого. Она научится. Она сможет. Но все это будет потом. В театре. Когда она будет одна, наедине с собой. А сейчас нужно встать. Так просто. И так сложно. Почти невозможно. Она так бесконечно устала. Ей не хотелось двигаться. Каждое движение казалось требующим невероятных, нечеловеческих усилий. Ей не хотелось говорить. Слова не шли с языка. Их не было, как не было мыслей в голове и чувств в сердце. Но ей и не хотелось думать и чувствовать. Почему-то ей казалось, что это будет слишком больно. Ей ничего не хотелось. И самое главное – ей не хотелось жить. Но жить было надо. Жизнь продолжалась. Несмотря ни на что. Вопреки всему. Часы вечности никогда не замедляли своего хода, неутомимые стрелки бежали по знакомому кругу. Так было, есть и будет. Она должна жить. И она будет жить. Через несколько часов наступит новый день, и она проживет его. И следующий. И тот, что будет за ним. И за ним. И за ним. И за ним. До самого конца. До самого последнего дня. Всё, до последнего мгновения. Всю отмеренную ей и в это застывшее мгновение кажущуюся тоскливо бесконечной вереницу дней. Шанталь знала это так же твердо, как то, что завтра наступит. Обязательно наступит. Даже если ей этого не хочется и, быть может, именно поэтому. В ее жизни всегда было так. Всегда. Так будет и сейчас. А почему на этот раз должно быть иначе?
Высоко над ней сумрачно белел потолок, украшенный изящной лепкой. Темные бархатные портьеры хранили тишину и покой. Черные волосы спутанной волной разметались по подушке и укрыли хрупкие белые плечи. Темные ресницы дрогнули и опустились. С минуту Шанталь смотрела на свои пальцы, судорожно стиснувшие край простыни, прижимая ее к груди. Смотрела так, словно видела их впервые. Тонкие. Длинные. С белыми, остро выпирающими костяшками. Слабые. Не сумевшие ни удержать, ни дать отпор. Отчаянно впившиеся в дорогой шелк, словно в единственную оставшуюся в этом миру опору. Последний оплот. Последний щит. Напрасное усилие. Оно не помогло и не могло помочь. Слишком многое ему противостояло по обе стороны этой несчастной простыни. Белый шелк. Тончайший. Дорогой.
Медленно повернув голову, Шанталь посмотрела на лежащего рядом мужчину. Ей не было видно его лица. Только волосы. Длинные пряди, волнами разметавшиеся по широким обнаженным плечам и казавшиеся в темноте почти белыми, сотканными из того же призрачного и неверного серебряного света, что и звезды за окном. Одна его рука покоилась совсем рядом, на подушке, ладонь с длинными сильными пальцами утопала в густых черных волнах ее волос, словно бессознательно удерживая ее. Свет и тьма, день и ночь, лунное серебро и бездонный непроглядный мрак, сплетенные и перемешанные на белоснежном шелке. Он и она. Рядом, но не вместе. Связанные ночью. Связанные на ночь и разлученные навсегда. Прошлого не вернуть и не изменить. Того, что было, не исправить. Но о нем можно забыть. И она забудет. Не сразу. Не скоро. Но забудет. Этот дом. Эту комнату. Эту постель. Этого мужчину. И то, что произошло между ними. Но это будет потом. А сейчас нужно встать, одеться, выйти из этой комнаты, из этого дома и добраться до города.
Шанталь собрала волосы и потянула их на себя, вытаскивая из-под руки лежащего рядом мужчины. Дюйм за дюймом. Медленно. Осторожно. Стараясь не разбудить его. Ей не хотелось лежать рядом с ним, видеть его лицо, говорить с ним. Ей хотелось лишь одного – уйти. Оказаться как можно дальше от него, от этой постели, этой комнаты, этого дома, этой местности, этой страны, этого мира, этой Вселенной. От этой жизни. Но это было, увы, невозможным. А потому из всех своих желаний она остановилась на самом маленьком – уйти от него незамеченной. Просто уйти отсюда. И никогда не возвращаться! Темные пряди плавно скользили меж белым шелком и мужской ладонью. Еще дюйм… Еще… И… Всё!
Затаив дыхание, девушка быстро соскользнула с постели и замерла, прислушиваясь. Мужчина продолжал мирно спать, его дыхание было глубоким и размеренным. Облегченно выдохнув, она немного расслабилась и принялась одеваться, стараясь не шуметь. К счастью, Шанталь привыкла сама обслуживать себя и лишь в исключительных случаях, когда приходилось иметь дело с особенно пышными театральными костюмами, прибегала к помощи других актрис труппы, поэтому, несмотря на то, что двигаться приходилось медленно и осторожно, одевание не заняло много времени. Наконец, собрав волосы в узел на затылке, она сколола их парой с трудом найденных на полу шпилек и, прокравшись к двери, осторожно выскользнула из комнаты. Дверь бесшумно закрылась за ее спиной.
Не веря в свою удачу, позволившую ей с такой легкостью осуществить задуманное, Шанталь снова замерла, прислушиваясь и ожидая, что дверь вот-вот распахнется и на пороге появится разгневанный Альберт. Но секунды бежали одна за другой, а за дверью по-прежнему царила тишина.
«Господи, неужели ты наконец-то услышал меня? Просто не верится. Впрочем, следует быть благодарной и за малые благодеяния. Спасибо за помощь. И помоги мне выбраться из этого дома и добраться до города. Умоляю тебя, помоги!»
Ответом ей стал звонкий бой часов. Вздрогнув от неожиданности, Шанталь до боли закусила губу, подавляя инстинктивный вскрик. Часы пробили одиннадцать раз, и снова воцарилась тишина. Шанталь прислушалась. Из-за двери не донеслось ни звука. Облегченно вздохнув, она почти бегом бросилась по коридору, стремясь как можно быстрее вырваться из этого дома. К счастью, она запомнила дорогу.
Коридор. Поворот и еще один коридор. Лестница. Еще коридор. Снова лестница и… Вот он, выход! Еще несколько ступеней, просторный зал фойе – и она свободна.
– Добрый вечер, мадемуазель Шанталь, – обманчиво мягкий, прекрасно поставленный женский голос с прозвучавшими в нем нотками насмешки и презрения буквально пригвоздил ее к месту.
Шанталь медленно обернулась. Позади нее в дверях, очевидно, ведущих в гостиную, стояла девушка. Длинные, тщательно уложенные локоны изумительного золотисто-каштанового оттенка, перевитые золотистой, в тон платью, шелковой лентой, каскадом спускались по плечам, под ровными полукружиями бровей сияли карие глаза, опушенные длинными темными ресницами. Чуть вздернутый прямой носик с изящными тонкими ноздрями и полные красиво очерченные губки придавали ее нежному бело-розовому личику, казалось бы, состоящему из одних плавных, гармонично перетекающих одна в другую линий, немного капризное выражение. Девушка была одета в платье из дорогого переливчато-золотистого шелка самого модного покроя, оставляющего обнаженными руки, шею и верхнюю часть груди и подчеркивающего красоту ее волос и стройность стана. Она была красива.