Когда мы встретимся вновь
Шрифт:
Стиснув кулаки, Элиза молча смотрела на закрытую дверь черным от ярости взглядом. Она никак не ожидала, что ее ненавистная соперница не только так быстро оправится от нанесенного ею смертельного, как она полагала, удара, но ударит в ответ. Да еще и так мастерски болезненно. Несколько минут она была так ошеломлена, что не нашлась, что сказать, а после было уже поздно. Шанталь ушла. Ушла неторопливо, с высоко поднятой головой. Не как поверженная и растоптанная пассия, пойманная на месте преступления и вынужденная скрываться во мраке от посторонних глаз, но как королева. Нет, скорее, как королевская куртизанка, горделиво бросающая в лицо обществу вознесшую ее порочную связь. Несущая свой позор, словно знамя. Словно символ оказанной чести. Символ власти. Ее власти. Власти, которой у нее, Элизы, пока не было и которую она так стремилась заполучить. Господи, как
Но спустя несколько минут ценой поистине невероятных усилий ей все же удалось взять себя в руки. Окинув взглядом пустой темный холл, Элиза развернулась и снова направилась в гостиную. Она явилась сюда с намерением поговорить не только с Шанталь, но и с дядюшкой Уильямом. Какая-то часть ее сознания сомневалась в разумности этого шага, услужливо напоминая, как Альберт не любит, когда кто-то вмешивается в его дела. И уж он точно не обрадуется столь беспардонному вмешательству в столь личный и весьма щекотливый вопрос. Даже если это член семьи, действующий из лучших побуждений. Но в эту минуту ей было все равно. Разум отступил под натиском обуревающих ее эмоций. Они насмехались, дразнили, похлестывали, звали к действию. И она готова была рискнуть вызвать недовольство дядюшки.
«Раз терпеливая осада не дала желаемых результатов, возможно, решительные действия изменят ситуацию. В конце концов, что я теряю? Максимум он разозлится и потребует, чтобы я не вмешивалась. Не страшно. Семена уже посеяны и дали всходы. Осталось лишь ждать плодов. А уж я позабочусь, чтобы это были те плоды, которые мне нужны. Я не позволю ему забыть о том, кто она, кем была и как подло обманывала его. Ни на секунду. Я буду растравлять его раны, пока он не выкинет ее из своей жизни. Пока не возненавидит ее. Пока не проклянет ее и не забудет о ней так, словно ее и не было. Я буду лелеять его гнев, его уязвленную гордость, его ненависть, а тем временем постараюсь утешить бедного обманутого дядюшку. Так что пусть злится. Мне это даже на руку. Злость со временем проходит, а вот переступить через гордость, забыть оскорбление – и какое оскорбление! – почти невозможно… Тем более, такому честному и благородному дядюшке Уильям. Именно так! И только так!»
Довольно улыбаясь, Элиза удобно устроилась в кресле с высокой спинкой и принялась ждать.
Пробуждение подкралось незаметно, словно ночной убийца. Зажмурившись, Альберт зарылся лицом в подушку и сдавленно застонал сквозь стиснутые зубы. Он даже припомнить не мог, когда ему в последний раз было так плохо. Тело словно окаменело, а затем разбилось на тысячи мелких кусочков, каждый из которых корчился и вопил от боли. Суставы надсадно ныли, словно их всю ночь выкручивали на дыбе, потом вправляли и снова выкручивали. Голова болела, раскалывалась, как будто кто-то изнутри колотил по ней молотком в бешеной попытке выбраться наружу и, казалось, стоит сделать хоть одно самое маленькой движение, как она взорвется. Во рту было неприятно сухо, а язык казался разбухшим и неподвижным. Отчаянно хотелось пить, но не было сил пошевелиться. Каждое движение требовало неимоверных усилий и растекалось по телу волнами ноющей боли.
«Черт побери, что произошло? – назойливый и резонный вопрос вынырнул из глубин измученного мозга и всплыл на поверхность, отпечатавшись в воспаленном сознании клеймом недоумения и гадкого предчувствия. – С чего это я так надрался? В последний раз такое похмелье у меня было… было… – Альберт собрал в кулак жалкие остатки силы воли, еще теплившиеся в его теле, и, сосредоточившись, попытался вспомнить. – Да, почти десять лет назад, когда я напился впервые! Тогда я пообещал себе, что больше никогда не буду так напиваться. И вот результат! М-да… Есть чем гордиться. Ну, как говорится, в жизни всякое бывает, ни от чего не надо зарекаться. Что же, черт возьми, произошло?»
Он осторожно вытянулся в струнку и попытался расслабиться. Боль немного утихла, милосердно отступив во тьму, а на ее место хлынули воспоминания. Горькие, мучительные, сладостные, безжалостные, яркие, обжигающие гневом, болью, ужасом и наслаждением, ввергающие в пучину отчаянья и стыда. Цветастым калейдоскопом кружились
«Этого не может быть! Я не мог этого сделать! НЕ МОГ! Только не я!!!» – мучительным эхом билось в сердце.
А безжалостная память вновь и вновь услужливо рисовала картины предыдущего дня. Четкие, яркие, со всеми ужасающими подробностями. Альберта замутило, и он несколько раз сухо сглотнул, подавляя тошноту.
«Как я мог?!!»
Ответа не было. В комнате царили темнота и тишина. Превозмогая боль и слабость, Альберт перевернулся на другой бок. Постель была пуста, но смятая подушка и скомканная простыня в ногах кровати ясно свидетельствовали о том, что здесь произошло. Альберт обессилено откинулся на спину и закрыл глаза. Ужас, отчаяние и стыд лавиной обрушились на него, вытесняя боль. Впервые в жизни он, всегда защищавший слабых и помогавший им, оказался по ту сторону решетки. Он стал притеснителем. Он стал тираном. Он, даже не подозревавший, что за зверь таится внутри него, вынужден был взглянуть в лицо этому зверю – и ужаснулся. Ему было жутко стыдно, но стыд не мог изменить того, что произошло.
«Черт!»
Часы мерно тикали, отсчитывая минуты. За окном, украшенным витиеватым морозными узорами, плескалась ночь. Наконец резким рывком Альберт сел на постели, проигнорировав взрыв тупой боли, пронесшийся по телу и раскаленным обручем охвативший голову. Он заставил себя подняться и зажечь лампу, стоящую на ночном столике у кровати. Зажмурив на секунду глаза от ударившего в лицо яркого света, он собрал разбросанную по полу одежду и принялся одеваться.
«Где она? Ушла? Ну, разумеется, ушла! Неужели ты думал, что после того, что ты с ней сделал, она будет лежать рядом и ждать, когда ты проснешься? Может быть, это и к лучшему. Просто не представляю, что бы я мог сделать или сказать ей после всего этого. Плел красивые сказки о любви, а в итоге просто изнасиловал. Пусть она обманывала меня, пусть у нее было много романов и любовников до меня и будут после, но это не меняет сути того, что я сделал. Я не должен был… Черт, как я позволил гневу настолько затмить разум, чтобы решиться на такое? И черт меня дернул напиться! Хотя в тот момент я не соображал, что делаю. Я был в такой ярости, что если бы не напился, то точно или подрался бы с кем-то, или разнес бы что-нибудь. Впрочем, все есть так, как есть. И что дальше? Как давно она ушла? А если недавно? Господи, неужели она отправилась в город пешком? Ночью, в мороз, одна. Боже, только бы с ней ничего не случилось! Я не прощу себе этого. Никогда!»
Одевшись, он подошел к зеркалу и долго всматривался в собственное лицо, словно видел его впервые. В какой-то мере так оно и было. Он смотрел в глаза Уильяма-Альберта Эндри, смиренно глядящего на него из серебряной глубины, а видел чужого человека. Человека, которого он никогда не встречал и совсем не знал. Человека, в глубинах души которого таился жестокий зверь.
«Ну вот, Уильям-Альберт Эндри, вечный праведник, благородный рыцарь и защитник. Ты сбросил маску, показав всем, кто ты есть на самом деле. Такой же, как все. Такой же! Боже, как смешно и глупо. И отвратительно. Мерзко. Ты такой же избалованный богатый аристократ, считающий, что ему принадлежит весь мир только потому, что он родился богатым и знатным. Что ему все дозволено. Ты – отвратительный и мерзкий лгун, Уильям-Альберт. В таком случае, может, она была права, обманув тебя так же, как других? Что? Молчишь? Молчи. Слова ничего не изменят. Смешно, но в итоге ты оказался таким же, как все. Нет, хуже, чем все. В отличие от остальных, преследующих ее из похоти и не скрывающих этого, ты оказался жалким лицемером, прикрывшимся личиной пылкой любви. Все твои клятвы гроша ломаного не стоят! Вот так-то!»
Отвернувшись от зеркала, он подошел к кровати. На белоснежном шелке простыни темнели небольшие пятна.
«Кровь? Неужели она была… девственницей? Не может быть! Скорее всего, ты просто поранил ее, вот и все. М-да… Ну и хорош же ты оказался, Альберт, нечего сказать! Похоже, ты потерпел провал не только как человек и мужчина, но и как любовник. Пожалуй, почище Блэкбурна будешь! А, черт!!!»
Одним яростным движением он сорвал простыню и, скомкав ее, швырнул в угол, чтобы не видеть этих пятен – немого укора и напоминания о происшедшем. Но это не помогло. Каким-то странным образом, пробыв в этих стенах, где ей не принадлежало ни единой вещи и где не осталось и следа ее присутствия, Шанталь осталась здесь навсегда. Словно призрак.