Когда налетел норд-ост
Шрифт:
Внезапно дверь каюты открылась, и в проеме ее появился Гвоздарев. Мрачный, неопрятный, он потоптался на порожке, не извинился, что сунулся сюда по ошибке.
— Жив еще? Ну-ну, хлебни нашего! Лично удостоверься, как живет рыбак, — прохрипел он и закрыл дверь. Не хлопнул в сердцах, а именно прикрыл. Заранее все обдумал. По рассказам штурманов, он был скандалистом, пьяницей, бил жену и детей. Не раз за мелкое хулиганство подметал мурманские улицы.
Немного спустя Виктор опять забылся и уснул. Разбудил его зычный голос Лаврухина:
— Виктор, ужинать! На камбузе рыбы нажарили… А потом будет кино.
— Спасибо…
Голос
«Ни на что ты не способен, Виктор. Слабак слабаком. По собственной дурости сунулся в море: правильно тебя раскусил секретарь комитета комсомола тралфлота. Надо было сидеть на берегу, ходить по судам и собирать материал. А насчет того, что сказал тебе капитан-директор БМРТ «Лев Толстой»… Что ж, в общем, прав был старик: не за свое ты взялся дело и напрасно прикатил в Мурманск. Никогда не понять тебе настоящих рыбаков. А может, все, что произошло с тобой, не случайность, нет в тебе того, что должно быть у истинного журналиста, без чего не отстукаешь на пишущей машинке ни одной стоящей, правдивой и поэтому нужной людям странички?..»
Точно. Так оно и есть. Еще сутки провалялся Виктор в койке, а между тем жизнь на судне шла своим чередом: сменялись вахты, в штурманскую рубку уходил то Лаврухин, а возвращался и укладывался спать Аксютин, то наоборот; по трансляции звучали команды, безнадежных сонь и лежебок расталкивал боцман, и по коридору грохотали полуболотиые сапоги — матросы шли к рыбоделам.
Однажды к Виктору заглянул Северьян Трифонович (правая рука у него была забинтована и сквозь толстую сыроватую повязку на тыльной стороне ладони расплылось красно-бурое пятно) и поставил на стол миску с солеными помидорами и кислой капустой:
— Витька, слазь! Примет их твой организм, покушай… Нужно будет еще, не стесняйсь, полезай наверх к трубе и бери из бочки сколько влезет…
Тралмейстер оставил на столе миску и ушел.
Часа через два Виктор спустился с койки, взял помидор и с жадностью съел его. Потом сунул в рот щепоть капусты с алыми ягодами клюквы, кружочками морковки и ощутил одуряюще-вкусный запах тмина.
Северьян Трифонович был прав: его истощенный организм принял эту пищу. Виктор тут же съел все помидоры и капусту, запил вкусным рассолом и почувствовал огромное облегчение.
Он позволил себе даже понаблюдать за осьминогом в банке, за вкрадчивыми движениями его темно-лиловых щупалец. Аксютин время от времени клал в банку разную морскую живность из трала: рачков, рыбешек, водоросли — авось что-нибудь придется по вкусу этому чудищу с тремя сердцами и голубой кровью и он дотянет до Мурманска, а там, как говорил второй штурман, можно будет проконсультироваться у знающих людей и, на радость его детям, поселить морское чудище в аквариум…
Питался теперь Виктор только капустой и помидорами. Аксютин показал ему дорожку на верхнюю палубу к трубе, где стоит ларь с хлебом и бочка с капустой и помидорами, накрытая брезентом и завязанная веревкой.
Виктор по-прежнему временами травил, выбегая из каюты, но все-таки что-то изменилось в нем. Или он чуть привык к шторму, или шторм приослаб… Впрочем, вряд ли стала меньше волна и тише ветер. Море последовательно и мерно гнало волны, и в этой рассчитанной математической мерности была его гибель.
Однажды Лаврухин вернулся с вахты и
— Пустяки, не с вами первыми… Говорят, в шторм перед самим Нахимовым держали на всякий случай ведерко, и даже непобедимый Нельсон перед Трафальгарской битвой пластом лежал, травил, но принимал доклады своих офицеров и давал точные, безошибочные распоряжения… Ничего особого! Некоторые команды подводных лодок, по словам корешей, в шторм перегибаются с мостиков боевых рубок и травят. Куда попрешь против организма? Главное — не вешать носа и побольше есть, чтоб в животе не образовывались пустоты…
— Это я уже слышал. — Виктор через силу улыбнулся. Это была его первая улыбка за последние три дня.
— Так выполняйте!.. Раз вы на море — вы моряк, и все его законы касаются и вас. Начните с салона: там ушица — экстра-класс! Съедите и ложечку оближете — синекорый палтус. И ешьте сколько влезет, хоть три килограмма… На пользу пойдет! И еще совет — нужно побриться. Нельзя так запускать себя! На море этого не положено… Хотите, я вас побрею?!
— Ну что вы! Я сам… Только не сегодня.
— Вот именно сегодня. Вставайте! — приказал Лаврухин.
— Ладно, попробую…
Когда Лаврухин, как всегда выбритый и подтянутый, ушел на свою вахту, в каюте появился Аксютин, помял пальцами толстые щеки и поглядел на Виктора любопытными добрыми глазами.
— Хорошо идет рыбка в шторм! Один косяк обловили, но скоро напали на другой, такой же густой. И все больше треска, и крупная… Как бы не упустить косяк, ведь буя с флажком в такую волну не бросишь: пробовали — сорвало. Очень трудно определяться… Все время приходится соображать: при спуске трала ставим судно тем бортом к ветру, где находится трал, чтоб не нанесло на сети, не намотало на винт: намотает — беда! Не проще и при подъеме трала. Поворачиваем «Меч-рыбу» рабочим бортом к ветру и, как только появится в волнах кормовая доска, ставим судно кормой к ветру и даем малый задний… Ну и так дальше. Только и успевай мозгами шевелить, чтоб и люди, и судно, и сети, и рыбка были в порядке… Везет же нам на этот раз!
— Всегда так ловится в шторм?
— Не всегда, но частенько… Нынче удачный рейс, хоть и вконец подрали о камни один трал. Правда, Котляков опять мутит воду и хочет помешать…
— Как это? — Виктор поднял голову с подушки.
— По инструкции, продолжать лов можно при шторме в шесть баллов, и не выше. Сапегин да и почти вся команда за лов. Надо же наконец работягам хорошенько заработать. А вот старпом ни в какую… «Опасно, — кричит, — может смыть волной, техника безопасности не соблюдается…»
— А если по правде — опасно? — спросил Виктор.
— На море все опасно: в подводную скалу можно врезаться, на вахте простудиться, обледенеть, рыбной костью подавиться в салоне… Надо с умом работать, тогда все будет нормально.
— Но ведь трудно же ловить в шторм?
— А вам легко болтаться с нами, привыкать к нам, терпеть все и разбираться, что к чему? А потом писать, да так, чтоб самому не было противно? И в каждую командировку все как заново. Говорят, среди журналистов маловато долгожителей, куда меньше, чем среди водолазов, сталеваров и даже летчиков-испытателей. Есть же смельчаки, которые идут вкалывать в редакции… Верно? Сказать вам, что самое трудное для рыбака? Полный штиль. Однообразно, скучно. Характера своего не проявишь, да и рыбка в штиль почему-то без особой охоты лезет в трал. А при волне ничего, при волне можно жить…