Когда налетел норд-ост
Шрифт:
— Советую закрыть свою пасть, — сказал Шибанов.
— Это почему же? Я тебе рта не затыкаю… Молоти все, что хочешь!
— Нельзя все, что хочешь. Думать надо, что говоришь.
— Ну да! — засмеялся Перчихин. — Может, я буду у тебя всякий раз разрешения спрашивать, что можно, а что нельзя сказать?
Шибанов нахмурился.
— Не у меня, у совести своей спрашивай! — Он с яростью швырнул крупную зубатку в рыбомойку и больше не произнес ни слова.
— Захотел чего — совести, — сказал кто-то за спиной Виктора. — Откуда она у него?
— Слыхал? — резко, громко, каким-то даже отчаянно-радостным
Виктор отвернулся и неуютно поежился.
— В чем дело? Что за спор? — громко спросил неожиданно появившийся старпом Котляков. — Надо работать! Стараться! Ни минуты простоя! Николай, это к тебе относится больше, чем к другим… Мы ведь взяли тебя с условием…
— Старпом, не мешай вахте работать! — сказал кто-то из-за плеча Виктора. — Без всяких условий взяли мы Колю…
Котляков вздернул худой подбородок и упер взгляд в говорившего. Это был Гена.
— Я знаю лучше тебя. Почему ты шатаешься по палубе не в свою вахту и отвлекаешь людей?
Ветер ворошил густые желтые, пронизанные солнцем волосы Гены. С высоты своего роста он довольно пренебрежительно посмотрел на старпома и вдруг сделал испуганное лицо:
— А с какого числа запрещено ходить по палубе?
Кто-то из рыбаков хихикнул.
— Не придуривайся. Мы еще поговорим с тобой.
— Пожалуйста. Хоть сейчас.
— Не здесь. — Котляков, едва владея собой, закусил губу.
— Где тебе угодно, — добродушно ответил Гена, — можно в парткоме, а можно у забора рыбного порта…
У рыбоделов опять засмеялись.
— Тогда вызову тебя… Все. — Старпом скользнул взглядом по Виктору и ушел с главной палубы.
— Ну и суровый же у вас старпом, ничего не стесняется, прямо в глаза все режет! — сказал Виктор, обращаясь к Гене.
— Таким уж родился… — Он тут же обернулся к Перчихину и беззлобно сказал: — Из-за тебя все. Хочешь, чтоб у команды лопнули нервы? Пожалел бы, ведь только рейс начали…
Перчихин промолчал.
Гена потянулся, встряхнул волосами и зашагал к металлической двери, в которой минуту назад скрылся старпом.
— Убрался бы ты от нас, Перец, на другую коробку, — посоветовал кто-то из рыбаков, — и без тебя у команды забот по горло…
— Ладно, даю получасовой отдых, — сказал Перчихин, и голос у него был довольный, наверно, из-за поддержки старпома. — А потом снова возьмусь: надо же кому-то делать из вас людей…
— Заткнись! — раздалось из-за спины Виктора. — Намутишь воду, накуролесишь, а сам и рад…
— Полегче, я ведь и обидеться могу, — вяло огрызнулся Перчихин.
Виктор отошел к борту. Право, не ждал он такого от Перчихина. Против всех прет и еще его, Виктора, впутывает в это дело. Зачем?
Однако хватит думать об одном Перчихине. Работать надо, запоминать, записывать. Все до мелочей.
— Ой, осьминог забрел к нам! — послышался голос Аксютина.
Он появился на палубе — плотный, курносый, с широким добродушным лицом и полными любопытства глазами. Он тут же исчез и скоро вернулся с белым тазиком, наполненным водой, нашел среди рыб какой-то темный жидкий мешочек и положил его в тазик. В воде
— Это что, осьминог? — Виктор подбежал к Аксютину.
— А кто ж еще? Какой маленький и смешной… И хорошенький! У него, я где-то читал, бьется сразу три сердца, а кровь не красная, как у всех, а голубая…
— Давай порежу его на куски, проверим, — показал свои лошадиные желтые зубы Гвоздарев и занес над осьминогом шкерочный нож. — Вырастет — тебя же задушит щупальцами!
— Отойди отсюда, мясник! Все бы тебе резать и кромсать, — сказал Аксютин, очевидно, хорошо знавший этого матроса. — Откуда ты такой явился?
— Откуда и ты.
— Весь в прыщах, фурункулах… Не моешься, что ли?
— Не помогает, у него кровь гнилая, — крикнул кто-то, и снова со всех сторон послышался хохот.
— Ладно вам, — сказал второй штурман. — Работайте лучше. Вон сколько еще рыбы осталось.
Гвоздарев неохотно пошел к кровавому, в кишках и слизи, рыбоделу, а Аксютин принялся кончиками пальцев трогать голову и щупальца осьминога. Виктор тоже приблизил лицо к этому фиолетовому мешочку.
— Я слышал, их едят, — сказал Бубликов.
— Может, хочешь попробовать? — спросил боцман. — Перчихину бы предложить… Запросто слопал бы! И не поперхнулся!
— Да отпустите вы его на волю, — сказал вдруг Коля. — Живой ведь он…
— Детям бы своим свезти и показать, вот было бы радости, — проговорил Аксютин. — Да как сохранить его до порта? Чем питать?
— Апельсинами из лавочки! — посоветовал кто-то. — Хватай, пока остались…
Осьминог был с детский кулачок и плавал резкими толчками.
— У него внутри, наверно, реактивный двигатель, — сказал Аксютин, — выталкивает из себя воду и несется. Вот у кого учились мы делать двигатели для самолетов и ракет. Банку бы найти побольше — авось доживет до Мурманска…
Северьян Трифонович опять стоял у фальшборта и смотрел на дальний берег, на свою Норвегу. Дул ветерок, покачивались вдали норвежские ботики, а вокруг дымила целая рыболовецкая эскадра под разными флагами мира.
— Не верится, что там живут люди, — Виктор кивнул на высокие скалистые берега с пятнами снега в трещинах и складках.
— Суровая там жизнь, — Северьян Трифонович вздохнул, — с ними мы были сильно связаны в старину и в нонешнюю войну… Все, что достал, прочел я о Норвегии — и об ихнем композиторе Григе, и о Нансене, что первый пересек на лыжах Гренландию, и об Амундсене, который открыл Южный полюс и неизвестно как погиб на самолете, и о Туре… — как его? — кажется, Хейердале, он на плоту из бревен переплыл с товарищами Тихий океан… Маленький народ, а крепкий, уважающий себя, известный в мире… — Тралмейстер неожиданно перевесился через планшир и замахал рукой норвежцам на крошечном, тщательно выкрашенном и отдраенном ботике, и ему в ответ замахали молодые парни в ярких добротных куртках. — Бережные люди — вон как следят за ботишком и своим наружным видом, и с нами по-доброму. Ну и мы стараемся чем можем: то буханки хлеба подкидываем, то бочку с соляром, то папиросы…