Колодец трёх рек. Москва приоткрывает вам тайны своих подземелий
Шрифт:
Недалеко от метро к нам подошёл странный человек.
– А вы ди-иггеры? – распевно и высоким голосом спросил он.
– А что, не видно? – огрызнулся Маклаков.
– Ви-идно-о! А ведь я знаю, чего вы и-ищете! Подземелье, где шумит вода-а!
Мы недоуменно переглянулись. Лицо нашего собеседника было круглым и без следов щетины. Толстые губы постоянно расплывались в широкой улыбке, на голове красовалась светлая панама с серыми следами рук на полях и на тулье. Весь он был каким-то пухлым, с белыми руками и складками на запястьях, словно младенец-переросток.
– Ну и дальше что?
– А я знаю,
– Похож на бесноватого, – сказал шеф. – Посмотрим.
Наш проводник что-то причитал и улыбался. Но, пройдя метров двадцать, устало сел на край заросшей, давно не видевшей ремонта песочницы.
– Близко не подходим! – предупредил командир.
– Купим мы, бабушка, себе кисоньку, купим мы, бабушка, себе кисоньку, – бормотал провожатый, глядя куда-то мимо. – А кисонька – «мяу-мяу!».
– Ну, где твоё подземелье? – перебил его Маклаков.
– А уточка – «та-та-та-та», а курочка по зёрнышку… Я зна-аю где, там вода-а, голубая вода-а! – Незнакомец похлопал несколько раз по металлической ножке «грибка» и повторил: – Там вода-а!
– Подземелье где?
Этот ненормальный испортил настроение окончательно. Казалось, что он тоже был подослан к нам подземными духами, окрасившими Костикову серьгу. Досадливо плюнув в сторону, Маклаков процедил:
– За мной!
Мы развернулись, и завывания – «вода-а, там голубая вода-а!» – вскоре проглотил городской шум.
Удивительно, но в юношестве всё воспринимается совсем не так, как есть. Трудно разобраться, где причина, а где следствие, кто на самом деле является источником плохого настроения, а кто просто попадается под горячую руку, очутившись в центре события случайно.
Спустя всего несколько дней я увидел на Костике его любимую серьгу, она снова была такой же матовосеребристой, как и прежде.
– Я её тогда в карман сунул, – объяснил он. – Нашёл Вовка дурака – выбрасывать. Ну, она полежала в кармане немного и побелела, даже не чистил.
Оказалось, что серебро темнеет из-за сероводорода, такой же эффект может быть, если принять сероводородную ванну в санатории и не снять при этом серебряных украшений. Но как быстро появляется окись, так же быстро затем она и сходит. Ни при чём здесь отрицательные энергии, проклятия и тайные болезни, а изменение цвета серебряных изделий при высоком содержании в атмосфере сероводорода вызвано простой химической реакцией.
Глава 7
Знакомство с профессором
Вечером мне позвонил Задикян и предложил на следующий день поехать к профессору Колбукову. Мы встретились с Артёмом Аршаковичем на площади Никитские Ворота.
– Ты только Маклакову не говори! – предупредил он. – Вовчик его ненавидит. Да и Оресту не говори, что ты с Вовчиком.
– Почему? – удивился я.
– Ну, не знаю. Профессор считает Маклакова фармазоном [31] . Говорит, вместо того чтобы научной работой
31
Фармазон – вольнодумец, человек, любящий болтать ни о чём. В криминальных кругах так называют сбывающих краденое. (Здесь и далее примеч. ред.)
Странные взаимоотношения царили в мире подземных профессионалов: все между собой были знакомы, все занимались, как мне казалось, одним делом – подземными исследованиями, но при этом что-то скрывали друг от друга, подсмеивались, одному нельзя было говорить то, другому это.
Мы вышли из тени громады ТАСС и побрели по узенькому тротуару. Откуда-то доносилось женское пение, звучало пианино. Но всё это было не вместе, а сливалось в какофонию, словно звуковые дорожки разъезжалась между собой, то отставая, то догоняя друг друга.
– Голос города! – обвёл рукой улицу Артём.
Где-то захохотал тромбон. Резкий и чистый звук, почти как голос тифона метропоезда, прокатился между домами и упорхнул за ржавые низкие крыши.
– Студенты к экзаменам готовятся!
– Какие студенты?
– Консерваторские!
Зажатая потрепанными домиками улица уходила вниз, шагать было легко, а если посмотреть чуть выше припаркованных машин, то можно было представить, будто летишь прямо к древнему и загадочному кремлёвскому шпилю, в прохладу каменных стен и вековой пыли с запахом голубиного помета. Но что-то смущало меня в моих же собственных мыслях. Я попытался ещё раз воспроизвести эту ассоциацию и понял: голуби! Слишком уж не вязались Кремль и голуби. Мне вдруг показалось, что на кремлёвских чердаках и в самих башенных шпилях должно быть как-то по-особенному, не так как на чердаках обычных домов.
– Артём, а в Кремле голуби живут? – поглядел я на Задикяна.
– Да нет, вряд ли. Пожалуй, голубей там нет. Там же орнитологический отдел с хищными птицами, вот те и распугивают голубей!
– А чем голуби вредны?
– Купола пачкают, памятники всякие. Насколько я знаю, в основном в Кремле ворон распугивают, ну и голубей заодно! Попробуй-ка на «Иван Великий» слазать, купол помыть! А Кремль – музей, непорядок, если такая красота грязной будет! У меня был один знакомый, в Кремле работал, в звёздах лампочки менял, ну и бывало, что помогал – мыл их, подшипники смазывал, звёзды же вертятся. Вот перед праздниками – Седьмого ноября, Первого мая – они за месяц начинали готовиться. Представляешь, работа какая интересная?
«День Седьмого ноября – красный день календаря», – вспомнился мне детский стишок.
– Артём, а что седьмого ноября праздновали?
Тот взглянул с удивлением:
– Как что? Великую Октябрьскую революцию! Знаешь, какой праздник был? У-у-у! Демонстрации, гуляния!
– А почему тогда не в октябре, а в ноябре?
– У нас же два Новых года – новый и старый, вот в восемнадцатом году Ленин подписал декрет о переходе на западноевропейский календарь, и всё как бы сдвинулось на тринадцать дней. Поэтому революция произошла в ночь с двадцать пятого на двадцать шестое октября, а праздновать ее стали седьмого ноября, по новому стилю то есть.