Королева не любившая розы
Шрифт:
–Мадам, вполне возможно, что Ваши мольбы произведут большое впечатление на разум короля, Вашего супруга: они могут даже побудить его удовлетворить Ваше прошение; тем не менее, мадам, я бы порекомендовал Вам хранить молчание, ибо насилие, которое Его Величество может применить по своему усмотрению, желанию и решению, возможно, приведёт к возвращению тяжёлой болезни, от которой король страдал в Лионе. Вы понимаете, мадам!
Намёк кардинала на то, что она больше переживает из-за Монморанси, чем из-за здоровья супруга, заставил королеву сомкнуть уста.
В некоторых мемуарах содержится упоминание о том, что в момент пленения на руке Монморанси был браслет с осыпанным бриллиантами
Справедливости ради следует заметить, что Людовик тоже любил Монморанси и помнил о его заслугах, поэтому суровое решение далось ему нелегко. Капитану Шарлю, который принёс ему знак Ордена Свяого Духа и маршальский жезл осуждённого, а затем, упав на колени, вновь стал молить о пощаде, король ответил, не скрывая слёз:
–Скажите ему, что единственная милость, какую я могу ему оказать, – палач к нему не прикоснётся.
Утром 30 октября около девяти Анри де Монморанси привели во внутренний двор тулузской ратуши. Было довольно прохладно, но герцог остался в лёгком камзоле из тонкого белого сукна: свой расшитый золотом кафтан он, по традиции, отдал тюремщикам. Памятуя о том, как мучился Шале, для казни Монморанси решили использовать итальянское изобретение – острый топор, зажатый между двух деревянных стояков. Палач попросил позволения обрезать слишком длинные волосы герцога, чтобы удар надёжнее достиг цели. Герцог сам завязал себе глаза и лёг на плаху. Палач дёрнул за верёвку, топор упал, голова отделилась от тела. Убитый горем Лавалетт велел положить останки друга в свою карету и отвёз к месту захоронения.
Гастон 30 октября собственноручно написал королю и кардиналу, заклиная сохранить герцогу жизнь. Он был уже в Туре, когда узнал о казни Монморанси. Тогда Месье облачился в траур и снял с себя ленту Ордена Святого Духа.
–Я не уехал бы из королевства, если бы моя жизнь здесь была в безопасности, – заявил он своей свите.
12 ноября герцог Орлеанский отправил брату письмо, в котором заявил, что подписал соглашение в Безье лишь потому, что был уверен в помиловании Монморанси. Но поскольку все его «выражения покорности» ни к чему не привели, отныне он будет искать убежище за границей. На самом деле у бегства Гастона была иная причина. Его фаворит Пюилоран, на которого распространялась амнистия, неосторожно проговорился королевским представителям о помолвке герцога Орлеанского. В него вцепились мёртвой хваткой, и он выцыганил себе прощение лишь ценой точных сведений о тайном браке Месье. Когда Гастон узнал, что король и кардинал теперь в курсе его семейного положения, он собрал своих доверенных лиц, и те хором посоветовали как можно скорее ехать в Брюссель.
Он прибыл туда 23 ноября, но Мария Медичи, чтобы не встречаться с разочаровавшим её младшим сыном, заблаговременно выехала в Малин.
Пока во Франции разыгрывались эти драматические события, военные действия в Германии приняли не менее напряжённый оборот. 16 ноября 1632 года Густав Адольф решил перейти в наступление и погиб.
Людовик ХIII об этом ещё не знал. После стольких переживаний ему требовался отдых, и 14 ноября он уехал из Тулузы прямиком в Версаль, только что отстроенный заново. Кардинал же вместе с королевой, Шатонёфом и герцогиней де Шеврёз отправился в столицу длинным путём через юго-запад, так как хотел показать Анне Австрийской Бруаж, Ла-Рошель и свой замок.
Однако в Бордо он внезапно слёг, страдая от рези в животе, гнойных нарывов и сильного жара. Губернатор д’Эпернон предоставил
Так как посол Мирабель был отозван из Франции, Анна теперь связывалась с братом через Жербье, атташе английского посольства. В то время как Мария де Роган нагло доносила Ришельё, что Анна «не имееет больше никаких отношений с Испанией, Месье, королевой-матерью или кем-либо ещё».
Король не зря опасался герцогини де Шеврёз. Пятидесятитрёхлетний Шатонёф не устоял перед её чарами и предал своего покровителя-кардинала. Не ограничиваясь насмешками в адрес своего патрона, он передавал прекрасной герцогине, поддерживающей связь с Англией, Гастоном и герцогом Лотарингским, важную информацию о том, что обсуждалось на заседаниях Совета. Однако он, как и другие, недооценил Ришельё и возможности его агентуры.
4 февраля 1633 года король сообщил в письме Ришельё, что Мария де Роган только что принимала в Жуаре гонца из Англии.
–Признаюсь, что две вещи чрезвычайно мне досаждают и порой мешают спать: наглость парламента и насмешки известных Вам особ надо мною и над Вами; поверьте, мы с Вами сладим и с теми и с другими.
Последней каплей, переполнившей чашу королевского терпения, стало письмо герцогини де Шеврёз Карлу Лотарингскому, извещавшее о планах Людовика захватить крепость Муайенвик.
–Зная, через кого произошла информация, – пишет Екатерина Глаголева, – король, находившийся тогда в Сен-Жермене, 25 февраля забрал печати у Шатонёфа, велел его арестовать и отвезти в Ангулем (оттуда он выйдет только через десять лет). Новым канцлером стал Пьер Сегье.
А вот Ги Бретон излагает причины ареста Шатонёфа по-другому: прослышав о болезни Ришельё, хранитель печати решил, что его враг вот-вот умрёт:
–Он написал мадам де Шеврёз письмо, в котором выразил радость, что «наконец-то судьба избавляет их от этого мерзавца». Но полиция кардинала была начеку: письмо перехватили и доставили Ришельё. На следующий день хранитель печати был арестован…
Так или иначе, но Марии де Роган было предписано отправиться с мужем и детьми в свой замок Кузьер в Турени. Тем не менее, не удовлетворившись перепиской с королевой, герцогиня де Шеврёз переодевалась то крестьянкой, то бродяжкой, и, добравшись до монастыря Валь-де-Грас, падала в объятия царственной подруги. Но, как только Ришельё сообщил об том королю, через несколько часов во двор замка Кузьер въехала карета в сопровождении роты мушкетёров. Тщетно Козочка просила об отстрочке: ей показали королевский указ, согласно которому герцогиня должна была немедленно отправляться в замок Милли, доставшийся ей от Люиня. Эта резиденция находилась в нескольких милях от Тура посредине большого леса. Герцогине разрешили взять с собой только одну служанку, в то время как за всеми её действиями бдительно надзирал приставленный к ней офицер. Напрасно Мария, словно обезумев, сыпала проклятиями и угрозами в адрес Ришельё – на некоторое время неисправимая интриганка была надёжно заперта в клетку.