Куликовская битва в истории и культуре нашей Родины

Рыбаков Борис Александрович

Приведем описание пожара на царском дворе и проанализируем его: «И обратися буря на град болшой, и загореся во граде у соборные церкви Пречистыя верх, и на царском дворе великого князя на полатах кровли и избы древяные и полаты украшение златом, и Казенной двор с царьскою казною (здесь и далее выделено нами. — Л. Щ.) и церковь на царском дворе у царьскые казны Благовещение златоверхая, деисус Андреева писма Рублева, златом обложен, и образы украшеныя златом и бисером многоценным, Греческаго писма, прародителей его от много лет собранных, и казна великого царя погоре.

И Оружничая полата вся погоре с воиньским оружием и Постелная полата с казною выгоре вся, и в погребех на царском дворе под полатами выгоре вся древяная в них, и конюшная царская» [847] . Мы считаем, что по смыслу слово «загореся» должно относиться к первой половине перечислений, до слов «деисус Андреева писма», перед которыми издатель поставил запятую. Глагол «загореся» употреблен здесь в своем прямом смысле — «начать гореть» [848] . В первой половине отрывка летописец рассказывает о начале пожара, называя загоревшиеся кровли на Успенском соборе и на палатах, деревянные избы, палаты, украшенные золотом, казенный двор и церковь Благовещения. Затем он сообщает об утратах, отмечая, видимо, важнейшие: деисус Андрея, Рублева, образы греческого письма, царскую казну, Оружничую и Постельную палаты и царскую конюшню. Поэтому одни и те же постройки называются дважды: сначала как «загоревшиеся», а потом как «погоревшие» и «выгоревшие» (различные палаты на царском дворе — и казна — см. выделенное в цитате). Таким образом, слово «загореся» не может быть обозначением «степени опустошения», как считал И.

Э. Грабарь. Аналогичное употребление глагола «загоретися» мы находим в многочисленных описаниях пожаров, ибо это была традиционная формула рассказа о начале стихийного бедствия. Итак, о «различных градациях» пожара можно было бы говорить относительно слов «погоре» и «выгоре». Однако сопоставление и анализ описаний пожара 1547 г., а также многих других пожаров, которыми изобилуют русские летописи, не дает убедительного подтверждения и этому предположению. Одни и те же постройки, улицы и города называются обычно то «погоревшими», то «выгоревшими» (видимо, в зависимости от выбора летописца и чередования глаголов при перечислении утраченного), ибо значение этих слов очень близко [849] .

847

ПСРЛ, т. XXIX, с. 151. В изданном тексте Царственной книги перед предложением «и казна великого царя погоре» стоит точка с запятой, что позволило И. Э. Грабарю отнести стоящее в самом начале описания пожара слово «загореся» ко всему ряду перечислений, оказавшихся отделенными от слова «погоре» точкой с запятой. В публикации Летописца начала царства перед названным предложением поставлена точка. В изданном тексте Львовской летописи, напротив, во всем приведенном нами в цитате описании пожара на царском дворе поставлены только запятые, что, видимо, наиболее правильно. В текстах остальных летописей повторяются рассмотренные варианты.

848

Словарь русского языка XI–XVII вв., вып. 5. М., 1978, с. 172.

849

Словарь русского языка XI–XVI вв. М., 1976, с. 194; Ожегов С. И. Словарь русского языка, М., 1960, с. 107–520; Толковый словарь русского языка. Т. 1. М., 1935, с. 443; Т. 3, М., 1939, с. 349.

Одно из самых подробных описаний пожара, изобилующее конкретными сведениями, содержится в статье рукописного летописного сборника XVII в. [850] Это сказание, озаглавленное «О другом великом пожаре, о Московском», по мнению исследователей, составлено вскоре после пожара по свидетельствам очевидцев и, возможно, «даже на основании и каких-то официальных данных о потерях, местах распространения» пожара [851] . В сказании дается перечень сгоревших улиц, число спаленных дворов, погибших людей. Показательно, что фактические сведения очень близки к Летописцу начала царства. О церкви же Благовещения в этом источнике сказано: «и церькви кирпичная Благовещение на великого князя дворе, у казенного двора выгореше внутрь oчудныя иконы Карсуньския, иконы принесены быша от древних лет, и кузнь златая и сребряная, и камение драгое и жемчюк, и много мощей святых погорело» [852] .

850

ЦГАДА, ф. 181, № 365/815, л. 255–258 об. Опубликовано: Жарков И. А. К истории московских пожаров, 1547 г. — Исторический архив, № 3, 1962, с. 224–226.

851

С. О. Шмидт полагает, что это сказание может быть фрагментом митрополичьего летописания. — Шмидт С. О. Становление российского самодержавства, с. 25.

852

Жарков И. А. К истории московских пожаров. 1547 г., с. 224.

Хорошо осведомленный о московских событиях середины XVI в., «внимательно относившийся к своей работе» [853] , новгородский летописец, видимо, также не случайно из всех «выгоревших» в Кремле церквей назвал именно Благовещенский собор: «и в церкви Благовещении выгорело» [854] .

Однако самые важные для нас сведения содержатся в интереснейшем документе середины века, так называемом Постниковском летописце, опубликованном и изученном М. Н. Тихомировым. Его автор, дьяк Постник Губин, человек близкий к царскому двору, но в данном случае лицо неофициальное, создал, по мнению ученого, уникальное повествование — «своеобразный мемуар середины XVI века» [855] . Будучи, вероятно, очевидцем пожара 1547 г., он по-своему описал его, отметив целый ряд важных деталей. Но характерно, что перечень разрушенных и погибших ценностей также совпадает с сообщениями официального летописца и начинается с Благовещенского собора: «Да и в Старом городе Благовещенье, что на великого князя дворе, все образы и книги и все церьковное строение погорешя» [856] .

853

Шмидт С. О. Становление российского самодержавства, с. 29.

854

ПСРЛ, т. IV, ч. 1, вып. 3, с. 620.

855

Тихомиров М. Н. Русское летописание. М., 1079, с. 171.

856

Тихомиров М. Н. Записки о регентстве Елены Глинской… с. 182.

Как видим, в этом летописном свидетельстве содержатся совершенно определенные и конкретные сведения о полной утрате всего иконного убранства Благовещенского собора. Поэтому не случайно, что и в других письменных источниках середины — второй половины XVI в., содержащих описания пожара 1547 г., прежде всего отмечаются «погоревший, выгоревший» Благовещенский собор и его ценности. Согласно показаниям современников и официальным данным царской и митрополичьей канцелярий оказывается, что в придворной церкви и в примыкающих к ней палатах «погорели» мощи святых, изделия из драгоценных металлов, книги, древние «греческие» иконы, собранные «прародителями» Ивана IV, и «деисус» Андрея Рублева. Благовещенский собор, окруженный со всех сторон «погоревшими» и «выгоревшими» постройками (с востока находился казенный двор, с севера и запада — постройки царского двора), был труднодоступен для спасения его святынь. Не удивительно поэтому, что здесь не оказалось тех старых, исконно Благовещенских икон, которые стояли в нем до пожара. Исчез присланный великому князю в 90-х гг. XIV в. образ «Спас в белых ризах», не сохранилась и храмовая икона. Пророческий ярус также oоказался новым, хотя известно, что пророки были в иконостасе 1508 г. [857] После пожара, как следует из текста «Степенной книги», появилась в придворном храме икона Богоматери «Пименовской» [858] . Видимо, тогда же здесь была поставлена и знаменитая Богоматерь. «Донская» [859] . Рассуждая о «своевременной ликвидации» пожара в Благовещенском соборе, нужно задать себе вопрос: как могли избежать малейшего соприкосновения с огнем два средних ряда иконостаса, когда над ними горел верхний ярус икон, а внизу — не только иконы, но и книги, мощи святых и прочее церковное «святовство»?

857

ПСРЛ, т. XIII, с. 9.

858

ПСРЛ, т. XXI, 2-я пол., с. 421.

859

На историю иконы Донской Богоматери существуют несколько точек зрения. Однако история иконы так хорошо и четко прослеживается по летописям XVI в., что решение этого вопроса может быть однозначным: икона, созданная для Успенского собора Коломны, была перенесена в придворный Благовещенский собор в 1560-е годы. Это отметила еще Н. Д. Маркина (Из истории возникновения приделов Благовещенского собора в 60-х годах XVI в. — В кн.: Государственные музеи Московского Кремля. Материалы

и исследования. Вып. I. M., 1973, с. 77–78).

Свидетельства Постниковского летописца о полной утрате всего убранства Благовещенского собора находят также подтверждение в словах того человека, который руководил восстановлением «выгоревшего» царского храма, — Сильвестра. В его «Жалобнице» рассказывается, что после пожара царь «розослал по городам по святыя и честныя иконы, в Великий Новгород, и в Смоленск, и в Дмитров, и в Звенигород, и из иных многих городов многие чюдные святые иконы свозили и в Благовещенье поставили на поклонение Царево и всем християном, доколе новые иконы напишут» [860] . Одновременно царь созвал в Москву мастеров из Новгорода, Пскова и других городов, и «иконники съехались, и Царь Государь велел им иконы писати, кому что приказано»… [861] Работами по украшению выгоревшего Благовещенского собора руководил, как мы уже говорили, священник этого придворного храма духовник молодого царя новгородец Сильвестр, отдававший распоряжения о замене старых, привозных икон новыми, исполненными приглашенными мастерами. Об этом он говорит в своей «жалобнице»: «Писал тебе государю Иван Висковатой в своем рукописании (…), что яз из Благовещенья образы старинные выносил, а новые своего мудрования поставил» [862] . Эти привозные образы были «отпущены» царем после изготовления для придворного храма нового иконостаса: «И как иконописцы иконы написали, деисус, и праздники, и пророки, и местные большие иконы, и те иконы, которые во Пскове писаны, привезли же на Москву, и Царь и Государь те старые привозные иконы честно проводил со честными кресты…» [863] Ни о каких поновлениях и чинках старых икон в период восстановительных работ в соборе не упоминается, так как, видимо, чинить было нечего: иконы, отмеченные в летописи в 1508 г., сгорели, и нужно было ставить новый иконостас, что и сделали.

860

Московские соборы на еретиков в XVI в. — ЧОИДР, № 3, М., 1847, с. 19.

861

Там же.

862

ААЭ, т. I, 1294–1598 гг. Спб., 1836, с. 246.

863

Московские соборы на еретиков, с. 20. И. Э. Грабарь видел в этом сообщении указание на то, что «псковичи действительно заново переписали не только частично обгоревшие иконы, но и оставшиеся невредимыми» (Грабарь И. Э. О древнерусском искусстве, с. 178). Однако в русском языке того времени существовали вполне определенные слова для обозначения «реставрации» обветшавших икон: «поновлять, возобновлять, починивать». К тому же такое безразличное перечисление древних «поновленных» икон Рублева в одном ряду с только что написанными иконами пророков и местного ряда вряд ли было возможно в то время, когда имя этого «преславущего» иконописца было овеяно особым почтением.

Таким образом, анализ и сопоставление высказываний И. Э. Грабаря, материалов реставрационных дневников, письменных источников середины XVI в. и тщательное изучение самих произведений, с нашей точки зрения, достаточно ясно показывают, что отождествление деисусных и праздничных икон современного иконостаса Благовещенского собора с «деисусом писма Рублева», «погоревшим» в июньский пожар 1547 г., гипотетично. Существующее же сейчас твердое убеждение, что иконы 1405 г. (если в том году действительно был создан монументальный иконостас для маленькой церкви конца XIV в.), вопреки указаниям всех летописей и других документов XVI в., не пострадали в «великий пожар», основывается, как нам кажется, прежде всего на прочной научной традиции, придавшей очеркам И. Э. Грабаря значение бесспорных первоисточников. Казалось невероятным, чтобы два яруса первоклассных икон из иконостаса конца XIV — начала XV вв., так хорошо соответствующие летописному известию 1405 г. и характеру творчества Феофана Грека, могли происходить из совершенно другого храма и появиться в Благовещенском соборе не ранее второй половины XVI в.

Но если рассмотреть художественную жизнь великокняжеской Москвы в конце XIV — начале XV в. и деятельность Феофана, то станет очевидно, что великий грек, конечно, мог неоднократно работать в содружестве с Андреем Рублевым и его современниками, выполняя большие заказы великого князя, княгини, удельных князей и, видимо, митрополита Киприана. Считается, что Феофан пробыл на Руси около тридцати лет. Трудно предположить, что за эти годы им было расписано всего лишь шесть зданий (по сведениям письма Епифания), к тому же при активном участии русских мастеров и учеников. Феофан появился в Москве, вероятно, около 1390 г., скорее всего после окончательного утверждения на митрополичьей кафедре Киприана, с которым он, конечно, был хорошо знаком. Выполняя ответственные государственные заказы, Феофан, возможно, начал свою деятельнось при великокняжеском дворе с росписи в 1392 г. важнейшего храма той эпохи — Успенского собора в Коломне, возведенного еще Дмитрием Донским [864] . Несомненно, что этот выдающийся памятник, овеянный славой героических событий 1380 г., был украшен или по поручению сына Дмитрия Донского, великого князя Василия, или на средства вдовы Дмитрия, великой княгини Овдотьи, имевшей в Коломне свою долю [865] . В следующем, 1393 г., видимо также в память Куликовской битвы, княгиня «поставила» на своем дворе церковь Рождества Богоматери и поручила расписать ее Феофану Греку и Симеону Черному (1395 г.) [866] . Затем Феофан с учениками и русскими мастерами выполнил два заказа великого князя Василия — «поновил» Архангельский (1399 г.) и вновь расписал Благовещенский (1405 г.) соборы [867] . В эти же годы он вероятно, работал для князя Владимира Андреевича Серпуховского и, тогда же, видимо, ездил в Нижний Новгород.

864

ПСРЛ, т. XVIII, с. 142. Исследователи уже давно высказали предположение об участии в росписи собора Феофана Грека. См.: Антонова В. И. О Феофане Греке в Коломне, Переславле-Залесском и Серпухове. — Государственная Третьяковская галерея. Материалы и исследования т. II. М, 1958, с. 10–27; Воронин Н. Н. Зодчество Северо-восточной Руси, т. II, с. 194, прим. 32, с. 509.

865

ДДГ, № 12, с. 35.

866

Приселков М. Д. Троицкая летопись. Реконструкция текста. М., 1950, с. 443–444, 445.

867

Там же, с. 450, 459.

Как видим, с 1392 г. — года росписи Успенского собора в Коломне — начинается период активного украшения княжеских храмов, причем все эти работы, видимо, возглавлял Феофан. Кроме названных выше соборов, роспись которых отмечена в письменных источниках, в конце XIV — начале XV в. в удельных княжествах и монастырях был возведен целый ряд белокаменных церквей, не известных по летописям [868] . Нельзя исключать участие Феофана Грека и в их украшении. Решению этих вопросов должно быть посвящено специальное исследование. Сейчас можно лишь сказать, что отсутствие летописного свидетельства о совместной работе Феофана Грека, Андрея Рублева и его «сотоварища» над украшением еще одной церкви не доказывает изначальную принадлежность иконостаса Благовещенского собора этому кремлевскому храму. Известия летописей о росписи церквей, а тем более о написании икон, редки и случайны, и «артель» Феофана украсила, видимо, намного больше княжеских храмов, чем известно из сохранившихся письменных источников.

868

См.: Альтшуллер Б. Л. Памятники зодчества Московской Руси второй половины XIV — начала XV веков.

Однако круг известных сейчас архитектурных памятников, с которыми можно было бы связать возникновение Благовещенского иконостаса, очень ограничен. Размышляя о происхождении этого произведения, следует принимать во внимание два момента:

— возможную принадлежность основных икон деисусного чина к творчеству Феофана Грека;

— размеры предполагаемого храма должны соответствовать монументальному иконостасу из одиннадцати икон.

На основе известных на сегодняшний день данных истории древнерусской живописи и архитектуры, письменных источников и различных косвенных свидетельств можно высказать несколько гипотез о происхождении Благовещенского иконостаса. В рамках данной статьи мы имеем возможность остановиться лишь на одной из них.