Локи все-таки будет судить асгардский суд?
Шрифт:
Локи тяжело перевел дыхание, поняв, что его простая уловка не удалась, и что приемный отец будет дознаваться до правды. Но он ее не получит. Тайну надо сохранить любой ценой. Вопрос о Тессеракте был еще хуже, чем предыдущий о бездне, потому что бездна была только его тайной, а Тессеракт — нет. Царевич мысленно поклялся себе не выдать правду даже под жесточайшими пытками.
— Это сделала женщина. И я не скажу ничего, что оставит о ней дурную память! — это была явная дерзость, за которой раньше последовало бы наказание: перечить отцу он осмеливался всего несколько раз за свою долгую жизнь, и кончались эти попытки всегда плачевно. Ну да расправа избавит его от допроса, так что стоит приложить
— Если эта женщина — враг Асгарда… — угрожающе начал Один.
— Она не враг! — даже Тор не осмеливался перебивать разгневанного отца, но сейчас царевич чувствовал, что терять ему уже нечего, и пусть уж лучше все негодование обрушится на него. Жаль, что нельзя сейчас сменить облик, переодеться в боевое облачение, которое он сменил на повседневное одеяние, как только вошел во дворец. Хотя и ясно, что отец никогда не опустится до того, чтобы ударить, но он сам чувствовал бы себя гораздо спокойнее в боевом облачении. В нем было бы не так страшно подписывать себе смертный приговор.
— Не была врагом, — воскликнул он резко. В голове крутился план. Безумный по своей глупости и наглости, но он был единственным спасением.
— Я никогда не видел женщин в твоем окружении, — голос отца дрожал от уже нескрываемого гнева. Локи отчетливо понимал, что, с точки зрения Одина, недомолвки были лишь глупостью и гордыней. Отец не видел ни одного повода для молчания, ведь он четко дал понять, что не станет наказывать за прошлое. Ему никогда не понять, что легче взойти на эшафот самому, чем предать ту, которая направляла! Любая попытка объясниться могла закончиться случайным раскрытием тайны, поэтому приходилось терпеть все гневные речи безропотно.
— Локи, откуда она? Из какого из восьми миров? — вопросы сыпались один за другим, разбивая остатки заготовленных ответов и погребая эфемерную надежду на понимание. И промолчать нельзя, сейчас каждое слово — самоубийственный шанс удержать внимание только на своих ошибках.
— Во время наших походов с Тором…
— С Тором?! — Локи все-таки добился своего, окончательно разъярив отца намеренно неумелой ложью: теперь весь гнев был направлен на него, а не на ту, что руководила им. Это была победа, пускай и приправленная горечью. Впервые его поступки и дерзости вызывали столько искренней ярости, ярости, готовой обрушиться на него и разорвать на кусочки. Липкий страх все же закрался в сердце, вынуждая позорно отвести взгляд, чтобы не встречаться глазами с тем, ради кого он потерял все.
— Не смей лгать своему отцу, Локи! Хеймдаль рассказал о тайных тропах, которые ты якобы знаешь.
Привкус триумфа от собственной умелой игры и страха от гнева отца тут же смела злость уже на себя — столько зим успешно скрывать ото всех свои возможности и, поддавшись секундной гордыне, открыть сокровенную тайну, чтобы потом она стала еще одним обвинением.
— Мало того, что ты ходил в другие миры в одиночку, не спросив у меня разрешения, — голос Одина начинал переходить на крик. — Так ты еще и захватывал там рабов? Женщин?!
Локи инстинктивно сделал шаг назад, желая исчезнуть из поля зрения разгневанного отца, зная, что ни один довод — даже если бы он мог позволить себе оправдываться — не уймет поднявшуюся бурю. Ему доводилось видеть отца разъяренным, но никогда еще гнев царя Асгарда не был направлен лично на него, и он, цепляясь за остатки собственной выдержки, старался не скатиться в панику. Привычка покорно следовать за каждым словом, произнесенным отцом, вырабатывалась с детства и давно стала почти потребностью. Отец всегда был прав, Локи знал это как никто в Асгарде и если даже когда-то и пытался что-то скрывать, то только до того момента, как в интонациях отца начинал
— Остановись! — его маневр не остался незамеченным. Словно околдованный резким приказом, Локи замер, не совершив шага назад, так полностью и не поставив вторую ногу на пол, касаясь его только носком сапога, сохраняя при этом совершенно прямую спину и не опуская головы. Он слишком привык подчиняться приказам. Это раздражало, но такова была его суть. Пути к отступлению отрезаны.
— Я клянусь тебе, отец, — голос дрогнул, выдавая смятение, поселившееся в сердце Локи, — что ходил в другие миры только ради забавы и не делал ничего, что могло принести вред Асгарду, — он задохнулся собственными словами, чувствовал, что больше ничего не скажет.
— Сокрытие трех ётунов для кражи Каскета для тебя забава?!
Неумелая ложь от того, кто столько времени скрывал свои путешествия по другим мирам, казалась ничем иным, как жестокой издевкой, вызванной непомерной гордыней сына, упивавшегося тем, что он мог скрывать свои тайны. Не было ни одного достойного довода, чтобы Локи продолжал молчать. Или он даже после увиденного прошлого не понимает, насколько опасен ас, или даже не ас, который еще помнит свойства Тессеракта? Насколько он опасен сейчас, когда древний артефакт снова в Асгарде? По какой причине он пытается скрыть сущности таинственных врагов любой ценой? Все это было непонятно, как и произошедшая метаморфоза: панический страх и неумелая попытка сбежать совсем не вязались с тем образом, который Один успел составить за несколько встреч с искалеченным бездной сыном. Сейчас он видел перед собой не поверженного бога, а перепуганного ребенка, все еще упорствующего в своей лжи, выкручивающегося из последних сил, стремящегося и боящегося одновременно услышать гневную тираду и приговор, тем более жестокий, чем больше лжи бывало понакручено.
Все повторялось, словно в давнюю пору: младший царевич, возомнивший себя великим полководцем, сейчас стоял перед отцом, опустив голову, не в силах найти нужных оправданий, чтобы умерить гнев родителя. Только вот то, что он натворил, лишь по счастливой случайности не стало неисправимым, и лишь на словах устыдить виновного не годилось, но и наказывать — тоже, он сам прекрасно мог это сделать, утонув в собственном чувстве вины. Лучше всего было указать на совершенные ошибки, объяснив, где были допущены огрехи, но для этого нужно было услышать, что сам Локи думает о своих свершениях.
— Я думал о благе Асгарда, — послышался четкий ответ. Один глубоко вздохнул: оправдания были такими же детскими, как и взгляд, полный страха — Всеотец видел в стоящем перед ним полу незнакомом мужчине своего младшего сына, и с каждым его словом убеждался, что это не игра воображения и картины из прошлого, предстающие перед взором, а истинная суть того, кто устроил такую смуту в Мидгарде. Если бы защитники Земли, объединившие все свои смехотворные силы, чтобы сразить мятежного бога, видели его сейчас…