Луна 84
Шрифт:
— Протяни руку на койку и стащи оттуда матрац вместе со всем остальным.
Стоун с трудом тянется и делает то что велено.
— Сядь спиной к выходу. Эта стена теплее. Камера искусственно охлаждается. Подушку под зад, покрывалом обвяжи голову, спрячь уши. Матрац оберни вокруг себя, концы прижми спиной к стене. Твое дело сейчас — сохранять тепло. Поэтому дыши внутрь.
Стоун подчиняется.
— Теперь слушай внимательно. Если вдруг в твоей голове неожиданно появится мысль напасть на меня или вдруг очень захочется моей смерти, то советую хорошо подумать. Я сверну тебе шею раньше, чем ты увидишь меня. — Голос Павла звучит из темноты.
Стоун молчит, но ему хочется сказать,
Через несколько минут Стоуну становится немного теплее. Эта камера полна секретов. Он знал о горячем паре — теперь оказывается, она вполне успешно выполняет функции и холодильника. Наконец хоть какое-то удобство. Он ловит себя на мысли, что не вынес бы жара, но с холодом может справиться. Сам того не заметив, он засыпает.
Сигнал. Обед.
Стоун вздрагивает, одновременно укрывая руками голову от невидимой угрозы. Его психика определенно пострадала из-за событий последних дней. Он не может понять, сколько прошло времени. Мог проспать и час, и пару дней, но по ощущениям прошло минут пять. Дикаря так и не видно, а чтобы прислушаться к его дыханию, нужно сконцентрироваться, но как? Все, что он может, — это осознавать, что еще жив и находится в камере по соседству с той, в которой мучительной смертью погиб Гарри. На Стоуна накатывает чувство стыда за то, что не сразу об этом вспомнил. Точнее — за то, что так быстро забыл о смерти сокамерника. Обоих сокамерников! Неужели это для него теперь стало нормой, а лица людей с последним их вздохом вычеркиваются из памяти? Нет. Надо всех помнить. Помнить хорошего парня Хадира и вечно ноющего Гарри. Помнить что-то хорошее о них, потому что плохое, то, как они закончили, он не забудет никогда.
Стоун слышит, как камеры ниже открываются и из них выходят парни, что-то обсуждая, но разобрать речь невозможно — бессвязный и при этом оживленный гомон. Все как всегда, и это обидно, будто обитателей камеры 4/8 никогда не было. Да и плевать на Хадира! Плевать на Гарри! Их теперь нет, но есть он — триста третий! Наверняка делают ставки, жив он еще или уже мертв. Он и сам бы на себя не поставил. Зато теперь ясно, почему первый заключенный «Мункейджа» обычно последний в очереди на обед. И, возможно, поэтому остальные стараются как можно скорее занять место. Что угодно, лишь бы не оказаться тем неудачником, которому в затылок будет дышать психованный русский.
Наконец и их стена приходит в движение. Пластины сжимаются в прутья, за которыми уже стоят два охранника. Камеру заполняет свет, и Стоун, щурясь, в страхе отползает от решеток, но не слишком далеко. Приходит дикое осознание, что в охране колонии он на мгновение увидел своих спасителей. В действительности же он понимает, что находится меж двух зол — и пока не до конца понятно, кого стоит бояться больше: обладателей электрошокеров или любителя общаться с Ящером.
Дикарь укутан почти так же, как Стоун, но покрывало оборачивает лицо на манер африканских бедуинов, оставив только прорезь для глаз. Надо запомнить. Это намного лучше, чем носить на голове чурбан, обмораживая лицо. А еще лучше в эту камеру не возвращаться.
— Встать!
После команды Стоун вскакивает, ухватившись за основание двухэтажной койки. Ноги еле держат его. Он кожей чувствует, как холод покидает помещение и температура быстро приходит в норму.
— Первый, встать! — повторяет охранник.
Павел лениво поднимается и направляется к открывшейся двери. Охранники пятятся назад, держа в руках активированные шокеры. Стоун отходит вбок, пропуская Павла, и легонько бьется подколенными
Дикарь теряется за поворотом. Охранник кивком головы указывает Стоуну на площадку, и тот также выходит, защищая глаза от яркого света. Последние в очереди как раз проглатываются воротами. Следующие охранники встречают их у ворот, и заключенные под конвоем четырех человек входят в знакомый длинный коридор. Сопровождение доводит их до столовой, шокером приглашая Дикаря войти первым. Их ожидаемо встречает столовая, полная заключенных. Гул и оскорбления. В лицо Стоуну летит пластиковая тарелка с остатками супа. Его засыпают обещаниями прикончить при любой удобной возможности, хотя, как кажется Стоуну, прямо сейчас и наступает та самая любая удобная возможность. Он сомневается, что охрана вступится за него, даже если заключенные попытаются разделать его на кусочки и сварить в огромной кастрюле.
Во всем этом шуме, что удивительно для триста третьего, еле слышатся оскорбления в сторону Дикаря. Сегодня Стоун в центре внимания. Это не та победа над Дикарем, о которой он мечтал. Любовь девушек против ненависти парней.
Несмотря на «звездный» статус, Стоун старается повторять за первым и берет свою порцию. Спину ошпаривает жидкость. Стоун злится, но не рискует не то что спросить у озлобленной толпы, кто это сделал, но даже обернуться. Хватит с него необдуманных шагов. Последний такой шаг — спасение чертового Дикаря — поднял его на столб позора.
В глубине кухни висит зеркало, в отражении которого он узнает себя. И не узнает одновременно. Правый глаз красный, а на левом отек синего цвета. Плечи поникли. Длинные, облепленные кровью волосы висят сальными прядями.
Он оглядывается. Павла уже нет рядом. Тот по-привычному неторопливо направляется к ближайшему столу безбилетников. Стоун садится, как и раньше, рядом с Оскаром. Встречается взглядом с сидящим напротив Беном и получает в ответ холодный кивок.
За столом неожиданно замолкших безбилетников Стоун ощущает себя лишним. С одной стороны, ему хочется встать и пересесть, ведь так, наверное, было бы правильнее — не подставлять друзей. Но с другой — прилюдно встать и покинуть единственный коллектив, защищавший его? На такое Стоун пойти не готов. Совесть или жизнь? Он всегда отвечал на этот вопрос одинаково и, возможно, именно поэтому и выпутывался из самых скверных ситуаций — бросая под колеса других. И сейчас, сидя за столом с друзьями, он мысленно вбивает себе в голову, что все со временем встанет на свои места, что парни простят его, забудут то, что наговорил Браун, или начнут делать вид, что ничего не было, а прямо сейчас надо просто перетерпеть. Выждать и выжить. Так ведь сказала Луна: мы все заняты выживанием. И каждый это делает как может.
— Ты не должен тут сидеть, — говорит триста первый, не глядя на друга.
Стоун молчит несколько секунд. Он не ожидал, что Оскар решится это сказать, но, вспомнив о приоритетах триста первого, бросает в ответ:
— Горит твоя репутация, да?
Оскар усмехается, а затем бросает ложку в тарелку. Качает головой, вскипая на глазах.
— Оскар! — влезает Бенуа.
— Что? Ты защищаешь его? — Оскар негодует. Он поворачивается к триста третьему: — Стоун, то, что с тобой произошло… Это полное дерьмо. — Стоун слышит именно то, на что он надеялся. Жалость — путь к спасению. — Никому этого не пожелаешь, и нам было тяжело смотреть, как ты висел на этом чертовом столбе, как тебя било током, как гребаный Ящер пытался тебя сожрать. И смерть твоих друзей! Но… — Оскар не знает, как произнести это, но собравшись, выдает: — То, что сказал Браун, — правда? Ты предал Хадира?