Любовь нам все прощает
Шрифт:
— Трес*, мама. Это трес! Отец играет на гитаре…
— Издеваешься, мерзавка? — прищуривается в игривом гневе. — Умничаешь? Начиталась, приобщилась, обжилась… Господи! Я разобью этот инструмент, если он не перестанет свои серенады заводить.
Я прыскаю со смеха. Маленькая гитара в огромных лапищах отца — это нечто! Но у него очень приятный и бархатный тембр певческого голоса, немного с хрипотцой, с интимным вкрадчивым подкатом, но я, увы и ах, к огромнейшему сожалению, ничего не понимаю из того, что он поет. Просто наслаждаюсь музыкальными вечерами, прикрыв глаза и распушив для сладкой неги уши. Для душевной мелодии ничего другого и не надо — все ясно без транслита и дискуссии по вопросам перевода. Там однозначный, универсальный, музыкальный мировой язык.
— Слышишь? Очнись! —
Да! Да! Я все слышу и осознаю. Я ведь тоже, тоже… Люблю одного человека. Люблю? Люблю! Люблю… Скучаю!
— Поэтому, не начинай! Я тебе приказываю! Все! Стоп! Хватит! Не желаю слышать о новых теориях относительно устройства мира. Я душевный человек, обыкновенная женщина, к тому же, четырежды мать. Да я героиня, пресвятая Дева Мария! Вот когда родишь своего и, дай-то бог, не одного, воспитаешь, переживешь все то, что твоя сладкая детка на пути своего взросления будет переживать, тогда и поговорим, обсудим и обменяемся жизненным опытом и впечатлениями… Женя?
Нет! Нет, мама! Нет!
— Что сказал, Сергей?
— Просил вернуться, — рассматриваю свои колени, — еще две недели назад, — тихо добавляю. — Он все время об этом умолял, словно мальчишка.
— Просил, умолял, — неприкрыто изумляется. — Вы поругались с ним? Что это за мольбы и просьбы? Ей-богу, с тобой как на вулкане, реально запросто сойти с ума.
— Ну… Практически выклянчивал скорейшее возвращение, торговался, подкупал, предлагал взятку и даже угрожал. Не удивлюсь, если он громогласно объявил финансовую награду за меня. И Смирнов, — ухмыляюсь, — заплатит тому, кто притащит меня к нему, в его берлогу, назад! «Когда домой, Женька?» — с этого всегда начинал наши разговоры, а потом этим же и заканчивал. Жестокий эмоциональный террорист. Мне очень тяжело недоговаривать ему!
— Так перестань скрывать! Все очень просто. Тьфу! Открыто говорить всегда легко, малыш.
— Я не могу.
— Надуманно, Женя. Чересчур!
— Но теперь все иначе, мам. Теперь все просто… «Привет-пока, как настроение, как вы, как дом, как братья…».
— Ты что, ему ни разу не говорила? Жень, я не пойму! Все это время? Ни разу? Не намекала и не давала повода… Ты там хоть моргала?
— Нет.
То есть да, конечно, я смачивала слизистую оболочку глаза. И да, я намеревалась, честно-честно! Много думала бессонными ночами! Даже некоторую речь готовила, писала ключевые фразы, добавляла шутки, строила головоломки и шарады, рисовала логическое дерево ответов. Короче, по-простому, я прокрастинировала и оттягивала ключевой момент.
— Передержала — сто процентов! А зачем? — внимательно разглядывает меня.
Не посчитала нужным, если честно! А что? Должна перед Смирновым за что-то отчитываться? И потом, это мое дело и, если честно, по-моему, я уже знаю, что получу в качестве его развернутого ответа:
«Издеваешься, чика? — Сережа! — Знаешь, как я к этому отношусь? Знаешь! И все равно… Он, вообще, мой? Хотя, стоп! Не отвечай! — Я думала, что ты… — Потому что ты типа „моя чика“ и я должен быть в твоей верности за три девять земель твердо убежден? Значит все не так, с тобой иначе, и наш грубый диалог плавно перетекает из мелкого в глубокое, блядь, русло? Ха, детка, очнись, проснись, восстань из зомби-сна! Ну что ж, предположим, что я верю и ты мне, как подруга партизана, истинно верна! Но ты ведь помнишь наш разговор про всякие последствия? Я спрашиваю еще раз! Женя, а? Как там с бабской памятью? Забыла, прикинулась дурехой, откинулась и тупо в несознанку отошла? Что смотришь жалостливым взглядом? Свят, Свят, Свят! Дети — ответственность и строгая мораль. Ни тем, ни другим своими великими родителями, к твоему сожалению, не обеспечен! Я циничный гад! — Что? — Мораль, Женя! Я сделал определенные выводы из того, что было до тебя, с тобой и вычислил, что будет после. Так вот… — Да-да, конечно. Как я могла забыть! Прости меня! — Аборт — мы остаемся вместе! Если ты захочешь, в сущности, я ведь не настаиваю. Позиция ясна? Ребенок — мои алименты, твое единоличное материнство, но привет-пока-ищи друзей. — Да, вполне. Все предельно ясно и понятно. — Вот мой ответ! Такого
Я не знаю, как теперь быть, ума не приложу, двадцать четыре часа в сутки тщательно обдумываю возможную беседу, немного подбираю и отбрасываю неподходящие слова, подсчитываю количество необходимых междометий для выражения счастья, радости, недоумения или мужского гнева — Сережиного зла! Был ведь шанс — очень подходящий, но я все сама свела… К виртуальной постели и к ничего не значащим смешкам, хихиканью и пошленькому юмору. А теперь — захочет ли он, вообще, меня?
— Нет! А зачем? То есть? Да не знаю, не знаю, не знаю — так вышло, я не специально! Мам, разве не видишь, что мучаешь сейчас меня! Не сказала, — ухмыляюсь, — повода не было подходящего, нас отвлекали и потом…
— Мне кажется, или ты боишься его не совсем той реакции, на лучшую версию которой тебе хотелось уповать? Не знаешь, что он ответит? Чего ты тянешь? Скажи, как есть, и развяжи этот чертов узел! Что-то пугает, настораживает, останавливает? У тебя есть семья, ты ведь не сирота, Евгения — родня тебя всегда поддержит!
— Странно другое, мама! — обрываю ее нравоучения и, задумавшись, подкатываю вверх глаза.
Вернее, страшно, ужасно и кошмарно!
— Угу? — не сводя с меня взгляда, одной рукой начинает свою сумку открывать.
Я резко замолкаю и внимательно рассматриваю ее расслабленно одухотворенное лицо.
— И, и, и? Я ведь жду, что дальше! Жень, сказала про «другое» и сразу замолчала! Дико и непредсказуемо, ребенок! Так нельзя, надо продолжать.
Как! Как! Как теперь ему сказать… По телефону? Через компьютерный экран? Сказать о том, что…
«Женька! Открой дверь! Что происходит? — Сейчас-сейчас, мамочка. Господи! Я… — Ты там упала? Что это за звук? Тебе плохо? Впусти меня! Я здесь одна, никого уже нет! Отец ушел в другую комнату — правда-правда, без обмана, а мальчишки еще спят. Ты… — У меня, видимо, дурацкий стресс и неспособность адаптироваться к смене обстановки. Климат, эта жуткая „кругом вода“, яркое солнце, кричащие и спешащие куда-то люди, чайки, тропики, мошкара, антисанитария, жирная еда… — Что? — Я, видимо, от такой цивилизации отвыкла! — Потому что ты постоянно сидишь одна! Открой немедленно… — Еще эта тошнота! Опять! Какое-то наказание! — Что это за „опять“? У тебя проблемы с желудком? Я сейчас попрошу отца, и он выломает эту дверь! Если ты не перестанешь запираться… Женя, я считаю до трех! Ну! — Мне нужно к врачу! — Однозначно, Евгения! Я бронирую время? — Это ведь не терапевт, мамулечка. — А мне и не пять лет, детка? Тшш, спокойно! Все будет хорошо!».
— Мам, это очень несвоевременно, понимаешь? Я сильно с этим затянула. Возможностей имела массу, а смелости, увы, нет, не хватило; генетически, видимо, не приобрела! Извини, пожалуйста! — зажмуриваюсь и вся скукоживаюсь, словно внутрь сворачиваюсь, всеми усиками поджимаюсь.
— Ты чего? Ну знаешь ли! Уверена, что ошибаешься. Для правды никогда не поздно. И потом, он точно должен знать.
— Он? Господи! Чтобы что? Зачем? — шепчу и несколько раз одно и то же повторяю. — Зачем? Зачем? Зачем?
— Жень! — мать берет меня за дергающиеся кисти и осторожно встряхивает. — Открой-ка глазенки и посмотри на меня. Давай-давай. Такое само собой не рассосется, ты все понимаешь, потому что очень здравая и взрослая малышка. Все непросто, и это тебе не мороженое пару раз лизнуть!
Я выполняю родительскую просьбу, но очень неуверенно… Сначала один глаз от кожного покрова освобождаю, а убедившись в абсолютной безопасности, второй тут же подгоняю и стараюсь сфокусировать на матери свой беспокойный взгляд.