Любовь нам все прощает
Шрифт:
— Не хотела. Извини меня.
Похоже, она меня прощает — вытягивает руку и, обняв за открытое плечо, прислоняется ко мне бочком.
— Прекрасное утро, волшебный день — мы с тобой вместе, как раньше. Только, — мама, глотая слезы, на шепот переходит, — наша Томочка уже ушла.
— Угу, — опускаю голову, рассматривая свои носки, тереблю волнистую кромку недлинной воздушной сарафанной юбки. — Угу-угу, ш-ш-ш.
— Дрожишь? Замерзла? Тебя морозит? Что? Нервничаешь? Жень, ответь, пожалуйста, я задаю тебе вопросы! Надень-ка это, зачем сняла? — она подает мне джинсовую коротенькую куртку и терпеливо ждет, пока я с негромким сопением просовываю руки в рукава. — Спасибо, моя хорошая, — принимает два рожка с практически декоративным лакомством у уличной торговки и напоследок улыбающейся
Облизываю воздушный сладкий пик и, стараясь не замазаться губами, резцами и лопатками выбираю ореховые крошки со сливочной волны. Мы медленно отходим от прилавка, оглядываясь по сторонам.
— Ну как? — мать замечает мою неоднозначную игру с продуктом.
— Вкусно! Даже очень! — улыбаюсь и кончиком языка провожу по своей верхней губе. — Жирненько и сытно!
— Вот и замечательно! День со старшей, очень взрослой, дочерью, но все еще с моей малышкой! В тишине и праздности! А главное, наедине! Это разве не счастье! Материнское, то самое, самое-самое, долгожданное! То, о чем все говорят, когда ты имеешь ребенка женского пола! Будет дочь — «мать, ты отдохнешь»! Так принято считать? С девчонками, мол, никаких проблем! Помощница и собеседница, а также союзница и мамина защитница! Ох-хо-хо! Женька — это все ты?
— Я не знаю…
Тебе, любимая, виднее!
— Пройдемся по набережной или посидим? — останавливается и ждет моего решения. — Что скажешь, если, например, вон там… Смотри! Есть свободная лавочка и свежий воздух. Поедим, поговорим, примем солнечные ванны. Погода и настроение располагают. М? Младшенькая Рейес, возражения есть?
Отрицательно киваю и, стараясь не отставать, следую за шустрящей матерью на пока еще пустующее место возле воды. Родительница оказывается возле лавочки быстрее, она разворачивается ко мне и, подняв руку, машет, словно приглашает, а выискивающим, прогуливающимся или просто праздно тут шатающимся уже сигнализирует, что место занято и никому не следует на что-то большее надеяться и посягать. Мать скидывает свою сумку и плюхается на жестко сплетенное сидение, затем раскидывается на окрашенных в медовый деревянных брусьях, укладывается всем тылом на очень выпуклую спинку колесом и задирает ноги, затянутые в белые брюки на какой-то каменный грибок.
— Пару часиков, ребенок? — поднимает темные очки на лоб, затем сдвигает выше, на макушку, с увесистым размахом сдувает волнистую прядь, неосторожно выскочившую ей на гладкий, в потную крапинку, смуглый лоб.
Два часа сидеть на улице? Нет-нет, я так точно не смогу. Сдохну от безделья и накатывающих, как волна, мыслишек.
— У меня есть работа, — откусываю кусок мороженого. — Надо закончить, а потом можно…
— Тихо-тихо, заторопилась сразу. Какая работа? — предлагает свой платок. — Вытри, грязнуля. Отменные сладости на кончике носа и нижней губке. Пчелы покусают, убирай.
Действительно, какая? Я тут, как в раю. А вот пчелы, осы… Это жесть! Зудящие твари окончательно меня достали — я, как коростовая, щедро каждый вечер чешусь!
— Мам! — исподлобья разглядываю расслабленное тело на сидушке.
— Полтора месяца семейной тишины. Я права, Евгения? Что такое, что за грозный вид? Женька, дыши глубже, размереннее, спокойнее, а теперь, — мать втягивает носом воздух и говорит, — фух! Выдыхай! Все ведь хорошо, нормально! И потом, — устраивает шею на краю спинки деревяшки, демонстрируя пока еще не слишком загоревшую свою гортань, — ты и отец… Ваш «Эрудит» по вечерам — это завораживающее нечто. Мило, нежно, по-отечески душевно! Заодно, кстати, и грамматику подтянем, а то стали отвыкать, у Мигеля вообще проблемы с этим… Это двуязычие, плюс мексиканский английский в школе, их дружки с непонятной родословной, метисы, мулаты, индейцы, мексиканцы, и, наконец, старая традиционная Европа! Сплошное наречие и наговоры. Гринго в кубинских прериях! Мигель — славный потомок партизанов! Гордый маленький человек! Ну же, ребенок, улыбнись! Ведь все отлично! Я очень рада вашему с отцом сближению. Правда-правда, говорю, как есть! Это надо было сделать раньше, но ты, детка… Баран, Эухения, барашек, хоть и женского
Да-да! Это все тоже я!
— Ага, — перебиваю и, повторяя в точности за мамой позу, усаживаюсь, внимательно с прищуром рассматривая темно-синюю краску залива. — Да, да, мам, я очень стараюсь.
— Стараюсь? Что за чушь? Но все равно спасибо, — трогает мою сжатую на коленке ладонь. — Спасибо, спасибо. Ты не представляешь, как это важно. Вся моя семья здесь, любимые, родные люди, а ваше общение — это стопроцентно то, чего я с колоссальным усилием добивалась на протяжении стольких лет.
— Как так вышло, мама?
Я задала простой вопрос и очень резко замолчала.
— Вышло? — мать удивленно изгибает бровь. — Что ты имеешь в виду? Где? И когда? О чем речь?
Есть некоторое подозрение, что родительница прекрасно поняла меня, но все-таки упорно делает вид, что чего-то как-то несколько недоумевает. Пожалуй, немного уточню для протокола.
— Он ведь, Франциско Рейес, мой отец, — останавливаюсь со звукоизвлечением на несколько минут, со сведенными к носу глазами рассматриваю то, что от сливочного с выбранной подливкой в моих руках осталось, а затем, вскинув на соседку осмысленный прямой взгляд, медленно произношу, — сидел в тюрьме… Сколько лет? Неоднократно? Правильно? Да? Статья за воровство, еще как будто за мошенничество, бабуля говорила, что все вынужденно и ему нужно было содержать свою семью! Но… Мам, как он вышел на свободу?
— Отсидел и вышел. Женя, хватит!
— Ну, а ты! И снова он? Неужели… Я никак не уложу в мозгах. Потом ваши заново воскресшие отношения, его приезд к нам, и вот, пожалуйста, мои младшие братья… Это как-то… Я бы… Извини, если позволяю себе что-то бестактное и лишнее, но…
— И что? — обрывает и начинает ноздри раздувать. — Обвиняешь мать, копаешь, словно имеешь на это право? «Это»! «Он бы», «Ты бы», «Я бы»! Замолчи, пожалуйста. Ей-богу, противно слушать. Тебе мало лет, детка. Глупости, глупости, и дебильный максимализм… Ничегошеньки не знаешь, пороху не нюхала. И откуда это все? Издержки профессии — засунь свой нос и докопайся до истины? А цель какое? Хочу все знать, потому что могу? Женя-Женя! Еще раз… Это обвинение, упрек, особое негативное мнение или прямое осуждение и вынесенный безапелляционный обвинительный приговор?
— Нет-нет. Господи! Я опять позволила себе…
— Однозначно! Впрочем, как всегда. В тебя как будто временами бес вселяется, родная. Женя, он же твой родной отец, — мать сокрушается и дергает плечами, по-моему, действительно не понимая, что я имею в виду. — А для меня прекрасный верный муж, мужчина, но со своими тайнами — куда без этого! Когда начинаешь копаться в том, что было несколько десятков лет назад, ты унижаешь его, как человека, и заставляешь оправдываться за то, за что он уже сполна расплатился перед государством и своей семьей. Да-да, детка! Я с огромным облегчением списала долг Франциско! У меня с ним четверо прекрасных малышей и великолепный дом.
— Малышей? — изумляюсь, хмыкая.
— Именно! Старшая малышка, просто красавица, моя сильно любимая и обожаемая, и настолько же, доводящая до сердечного приступа, доченька, и тройка резвых пацанов. Женя, Женя, Женя! У меня чудесная семья и я не вспоминаю то, что могло ее разрушить до основания, до молекул и жалких атомов. Не ворошу прошлое и на даю ему ни единого шанса на полноценный вдох! То, что было, то прошло, ушло, кануло, и превратилось в пепел, а кто старое помянет, тому я вырву сердце и раскрошу башку! — она замечает, как я начинаю открывать рот, чтобы выдать свое физическое обоснование строения материи, поэтому знаком и словами тут же останавливает меня. — Да-да, за свое я смогу… Не сомневайся! А знаешь, что движет, что дает мне импульс и желание жить без памяти и никому не нужного, совсем ни к месту, сожаления… Я просто люблю! Без условий! Люблю мужа и своих детей, которые временами бывают просто невыносимыми, да и вторая половина частенько доводит до белого каления, но я его уважаю, к нему прислушиваюсь, поддерживаю, что-то даже терплю, и люблю! Господи, его игра на этом укулеле… Ей-богу, я окочурюсь! Франциско, пожалей мои маленькие ушки!