Любовь нам все прощает
Шрифт:
— Он не мой! Я буду это непрерывно повторять. Заявляю, что намерен сдать биоматериал на установление отцовства и я докажу, что там нет ни одного процента меня…
— Да понял я, что не угоден сын.
— Он мне не сын, — рычу, сжимаю руки в кулаки и хмурю брови.
— Полегчало от информации? — отец дергает плечами и упирается ладонями в столешницу. — Ты посмотри, с каким достоинством он это произносит! Ты хоть понимаешь, что такое отцовство? Что такое ответственность, что такое «душа болит, когда ни х. я у твоего ребенка в жизни не выходит»? Я спрашиваю, ты хоть немного
— Пап, — кривляюсь и что-то несуразное несу, — только не надо про мораль, про важность, про надежность и поруку — это ведь приходит с возрастом, с тем самым опытом, сыном ошибок трудных, а у меня вся жизнь впереди, я еще не нагулялся, да и возраст определенно детский. Я, похоже, сам ребенок…
— Закрой рот, Сергей! Заткнись, ей-богу! Твои остроты неуместны — знай время и повод! Нашел, чем хвастать!
— Я не виноват, — вскидываю подбородок и раскрываю пошире глаза, становлюсь в защитную стойку и пытаюсь хоть как-то оправдать себя, — мне нечего скрывать и абсолютно уверен в том, что никакого отношения не имею к семимесячному сосунку.
— Еще раз повторить, что я не сомневаюсь, что ты белый голубь мира, что никого, никогда, да ни при каких условиях своей высокоразвитой персоной не терзал? Только вот тебе подкинули этого мальчишку! Именно тебе! А значит…
— Она тупо перепутала. «Сергей», «Сергей»… Да тут бОльшая часть мужской половины города — «Сережи», а меньшая, братец, извини, — «Алеши», есть, правда, еще «Максимы», «Гриши», «Андреи» и немного «Юры» — выбор у девицы небольшой, — подмигиваю братцу. — Пап, закон больших чисел…
— Заткнись, сказал. Твою мать! Что они там делают? Почему так долго?
Не знаю, если честно, но очень сильно надеюсь на сытную кормежку. По крайней мере, наша Ольга — добрая и щедрая душа! Леха, конечно, дергался, как паралитик, пока мама не предложила весьма беспроигрышный вариант — грудное молоко из детского рожка. Оля утвердительно кивнула, а я лишь одними губами безмолвно прошептал «Спасибо, ХельСми, я люблю тебя!».
— Что в той записке, Сергей? — мой рапорт, видимо, еще не до конца зачитан — мы продолжаем. — Какие-нибудь ориентиры, зацепки, знаки, намеки, где нам эту мать искать? Имя или фамилия, например? Адрес? Возможно, телефон родителей…
Ну да, ну да! А еще параметры ее груди, талии и бедер! Она просто скинула ребенка под чужую дверь, а не размещала похабное объявление на гребаном сайте знакомств.
— Родители хотели сдать его в приют… — мгновенно замолкаю — мне не нравится ответный уничтожающий отцовский взгляд.
У него от изумления, нескрываемой ярости выпучиваются глаза и в тонкую линию растягиваются губы; не размыкая их, он злобно, глядя на меня, шипит:
— Ты неразборчив в связях, Серый! Я бы добавил слово «крайне»!
Это тут при чем?
— Возможно!
— Чрезвычайно неразборчив!
— Я этого не отрицаю. Видишь же, согласен или мне еще надо головой кивнуть?
— Сколько ей лет? Твою мать! Восемнадцать хоть есть?
Мне кажется, отца сейчас гипертонический удар хватит.
— Девятнадцать, с крохотной пометкой «мне только лишь двадцатый год».
—
— Это если они вынужденно финансово не содержат внезапное Смирновское отродье или не являются ее опекунами. Может она с психическими прибамбасами — как раз твой стиль, Сергей! — Лешка вставляет свои пять копеек в наш с батей разговор. — Хотя бы восемнадцать есть — это если дама не сбрехала. А ты, — прищуривается и подмигивает мне, — в этом уверен?
И это, блядь, моя родня! Теперь еще сильнее хочу слинять!
— Без сомнения, Смирняга. Когда с большим трудом натягивал презерватив на свой каменный член, еще раз попросил ее паспорт предъявить. А она, мол, «Да! Да, Сережа!». Ты охуе…
Моментально затыкаюсь на половине гадкого слова, потому что к нам присоединяется мама в компании с желудочно удовлетворенным пацаном. Свят с умилительной лоснящейся от сытости мордашкой сидит у нее на руках, кряхтит, подпрыгивает и пытается сразу всех цепким взглядом охватить — засранец нас, похоже, изучает и, мне кажется, из всей доблестной семейки ему определенно наша мать зашла. Разборчивый сосунок точно знает, на какие кнопки надо нажимать.
— А вот и мы! Да, зайка? — мама поправляет ему слюнявчик, щипает щечку и нежно приглаживает непокорные вихры на затылке. — Мы уже покушали! Довольные и счастливые — нам ведь мало надо, да, малыш? От удовольствия икали и требовали «еще, еще, еще». Очень голодный был! — по-моему, мама слегка сокрушается. — Это совсем не дело! Сережа, Олечка соберет тебе молочные излишки, но это очень скоропортящийся продукт, поэтому только сутки в холодильнике и не более…
— А меня кто-нибудь спросил? Я, блин, против! — а вот и Леха подключился к плану по молочной кухне. — Мам, это неправильно, это как-то омерзительно…
— Алеша, все в порядке. Он даже не прикоснулся к Олиной груди –ни ротиком, ни даже ручками.
Брат кривит рожу и разводит в сторону руки:
— Просто охренеть! Я должен быть спокоен? Моя жена кормит внепланово двоих детей!
Мама степенно продолжает, никого не слушая:
— Мальчишка получил теплый рожок, сразу разобрался что к чему, вцепился в него крепенько и устроил Ксюше младенческий марафон «Кто первый до молочного дна добежит?». Она, кстати, с ним наперегонки лучше кушала, а мальчонка, как настоящий охотник, глаз с нее не спускал — контролировал процесс! Ну надо же! Да, детка? Да, мой сладкий? Молочная сестричка у тебя нечаянно нашлась? — она нюхает его макушку и без конца целует шустро вертящееся существо.
Мама так ярко улыбается, что даже страшно. Не представляю, что с ней будет, когда я представлю результаты экспертизы, в которой будет черным по белому указано, что:
«Увы, Сергей Смирнов — ноль целых ноль десятитысячных процента! Мне очень жаль, но Вы стопудово не отец ему!».
Я рассматриваю ее руки, стальной хваткой вцепившиеся в тело малыша, и отчетливо понимаю, что в этом вопросе наш батя совсем не главный, не полкан, здесь и сейчас все решает только ОНА.
— Мама…
— Да, Сергей.