Любовь одна – другой не надо
Шрифт:
— Да, — опустив голову, рычу. — Нормально.
— Отлично.
Шевцов подходит вплотную ко мне и задирает согнутым указательным пальцем мой подбородок.
— Смотри на меня, когда я с тобой говорю, — рассматривает меня, блуждая пытливым взглядом по лицу. — Сейчас я заберу жену и этого бедолагу. Он отказывается, но его надо бы показать врачу. Есть на примете, в родимой части, молчаливая медслужба. Так я могу эту тачку взять?
— Да, конечно, — убеждение подкрепляю кивком головы. — Без проблем.
— Вот и ладушки-лады. Баста! Гриша,
— Я…
— Не перебивай меня, Гриша. Я этого не люблю, — усмехается и отпускает подбородок. — Нервы шалят, сынок? Понимаю! С ними, — кивает на топчущихся возле моей машины перепуганных женщин, — тяжело, а без них печально. Думаю, что вам с ней нужно поговорить. Я в этом абсолютно уверен, Велихов. Ты заинтересован не только в ребенке…
— Только в нем, Юрий Николаевич, — прикрыв глаза, в этом убеждаю.
— Как угодно! Но бил ты парня точно из-за нее и за нее, как за свое. Все повторял, что Наташка — твоя! Есть кое-что знакомое, Гриша, в этом деле. Не спрашивай, как я это понял или откуда опыт перенял, но все это не пустое, а ты, брат, зря при мне вспомнил какой-то непонятный обыкновенному пожарному контракт. Между разнополыми, горячими, оголенными натурами какой-то гребаный договор о купле-продаже, я так понимаю, — пропащее, абсолютно гиблое, дело. Бумага не сблизит вас, зато между пальцами глубоко порежет, на всю жизнь оставит шрамы и заставит подписантов кровью непрерывно истекать. Обсуди с ней этот момент и не руби сгоряча. Итак…
— Юра, — вскидываю на него глаза, — Вы доверяете мне…
— Вполне! — перебивает и растягивает рот в чрезвычайно благожелательной улыбке. — Тебе доверяю! Ей — нет! Больше нет! Наталья сильно заигралась, Велихов. И как водится в таких делах, чересчур переборщила, перемудрила, перехитрила, обыграла, обскакала. Ха! Бедняга только вот не понимает, что саму себя. Себя же обманула девочка моя. Тот сучий неудачный брак превратил великолепную женщину в жалкое ничто. Но ты не подведи меня. Полагаюсь на твое благоразумие, сынок!
С последним предложением отворачивается от меня и подает знак своей Марине.
— Леди! — кричит жене. — Едем, родная! Пора и честь знать. Надо парню помочь, — подмигивает мне, — а то он там кровью истекает. У тебя, Гриша, тяжелая рука!
Шевцова старшая неуверенно отходит от Наташи и мягко гладит вздрагивающую Черепашку по щекам. Что-то говорит ей, словно напутствие провозглашает:
«Будь осторожна, Пресноводная, с тобой поедет неконтролируемый Дикий Кабан».
Макс был прав, когда в шутку предположил, что я немного одичал. Похоже, не «немного», а довольно-таки сильно и всерьез.
Мать Натальи равняется со мной и шепчет, опустив глаза:
— Добрый день, Гриша.
— Да.
Заладил, как свихнувшийся на репите, патефон. Болван, безмолвное чудовище, с налитыми кровью глазами муфлон.
Провожаю мутным взглядом плавно отъезжающую машину, за рулем которой теперь гордо восседает
— Ты как? — бережно обогнув ее, открываю заднюю, кивком приказываю, чтобы скорее забиралась внутрь. Не хочу, чтобы Шевцова видела, как сильно счесаны мои костяшки на руках, как дергаются в непрекращающемся припадке щеки и как бешено горят, знаю, что бесцветные сейчас, стальные и безжалостные мерзкие глаза.
— Гриша… — жалобно скулит и стонет.
— Не бойся меня, Наташа. Я не трону. Просто…
Поднимаю-опускаю руки, словно успокаиваю сам себя. Наташа медленно забирается в салон, там обнимает себя за живот и, похныкивая, отворачивается, бережно укладываясь на бок. Закрываю дверь. Уперев ладони в вытянутые струной колени, наклоняюсь мордой вниз. Плюю на землю и провозглашаю молчаливо, про себя:
«Я чуть не убил мужика! Видимо, проблемы с долбаным контролем силы? Неприкрытая агрессия? Бурлящая злость? Ненависть и бешеная ярость? Надо бы покрепче в руках держать себя».
По-моему, это обыкновенная ревность, брат! Ты приревновал Шевцову к этому недоразвитому чмырю! Не может быть! Я не такой, да и повода-то нет особо, да и она не та натура, за которую я мог бы впрячься, вложив гнев в неконтролируемый удар! Есть, браток, все там есть? Наташка ведь выбрала Вадима, простого, обыкновенного парня от баранки, для банального бабьего похода по, вероятно, детским магазинам, даже мать с собой взяла. А ты, дебил, разруливал чужие горести-напасти, пока Шевцова выбирала пижамки для себя. Так что, да! Ты ревнуешь, «Гриша»! Боишься, что пролетишь, как веник над Парижем.
Она, стерва, грубо и уже в который раз нарушает наш контракт! Как долго это будет продолжаться, а? А? А, Наталья Юрьевна Шевцова?
На протяжении всего пути Черепаха ни звука не произнесла. Лишь пару раз наблюдал по зеркалам, что ее, по-моему, сильно мутило — то ли действительно укачивало, то ли от неисчезающего страха сбой давал весь женский вестибулярный аппарат.
«Тебя тошнит, Наташа?» — через каждую остановку на светофоре вынужденно задавал вопрос.
«Нет-нет, со мной все хорошо, Григорий» — Наталья отрицательно мотала головой и тут же, давясь нутром, зажимала рот рукой.
Твою мать! Боится Черепаха! И боится исключительно меня! Это я ее пугаю…
— Проходи и иди туда, — затаскиваю внутрь своего жилища немного упирающееся вынужденную пленницу. — Наташа, иди туда! — подталкиваю в спину. — Ну, вперед! Пошла!
Обняв себя руками, она раскачивается, словно в опьянении, и постоянно с опаской озирается в пустом, нежилом, доме по сторонам.
— Что это за место? Где мы? Куда ты меня привез, Велихов?
— Это дом, Шевцова. Мое жилье!
— Ты здесь живешь? — распахивает в изумлении глаза и задирает голову, внимательно рассматривает потолок и медленно вращается вокруг себя.