Любовь одна – другой не надо
Шрифт:
— Наташ! — прикрываю осторожно входную дверь и, несколько раз оглядываясь назад, подхожу к изножью кровати. Останавливаюсь в центре и загораживаю своим возвышающимся силуэтом весь за окном природный вид. — Ты…
Она с громким вздохом откладывает расческу и выпрямляет свои ноги. Охренеть! На ней любая кружевная тряпка так круто смотрится или есть то, что ей все же не идет? Все очень четко, как влитое, располагается на щуплом женском теле. Черепаха — бельевая топ-модель!
«Шевцова и ее охренительный секрет»!
Наташа, путаясь в одеяле, переступает ногами, высоко, как кузнечик, задирая острые коленки, подходит со слегка потухшим или все-таки испуганным взглядом ко мне и быстро стягивает
— Наташа…
— Ты обещал, — шепчет и закидывает руки за спину, щелкает застежкой и ловит спадающий верхний атрибут нижнего белья на локтях. — Пять утра, Гриша, а ты очень пунктуален…
И это тоже, видимо, профессиональное! Протягиваю ей тюльпан, стараясь не глазеть на очень маленькую, словно у ребенка, грудь. Нет, не выходит, мне ведь очень интересно, что там у Наташи — ноль или все же полный первый номер? Сосочки-шарики топорщатся и дергаются от расхождения в дыхании женской клетки, а я, по-видимому, башкой рискуя, прикладываюсь шероховатыми губами к ним. Всасываю алый перчик и трогаю языком вершинку, затем прикусываю нежность зубами и поднимаю, как изголодавшийся за молоком щенок, жалостливый на хозяйку взгляд.
Ей неприятно? Наташа прикрывает веки, закусывает нижнюю губу и очень шумно дышит, словно стометровку гонит без разминки. Похоже, ей не нравится? Не привыкла к ласке? Ищет миссионерства в наслаждении? Да мне вообще на это все плевать! Отстраняюсь и легко толкаю Черепаху. Она заваливается и плюхается, как подкошенная, на спину и пытается шустро отчесать тощим задом к изголовью кровати.
— Стоять! — хватаю за ссохшуюся щиколотку, сжимаю крепко, перехватываю удобнее, под свою руку вкладываю сухожилия, и резко подтягиваю к себе будущую мать. — Буду нежным, но без поцелуев! Извини, но тебе все же нужно повлажнеть…
— Я… Я… Я… — лепечет, словно ни хрена не понимает.
— Снимай трусы и ласкай себя сама. Не хочешь по-хорошему — тебе неприятно смотреть, как я мну тебя, значит, будет самостоятельное рукоблудие, а потом, я, как истинный осеменитель, просто зафиналю тебя.
— Гриша!
— Я все сказал! — рявкаю и полосую ее безжалостным взглядом.
Вместе с трусами стягиваю спортивные штаны и ловлю рукой шустро выпрыгнувший на Наташку член. Передергиваю быстро ствол, словно затвор у автомата, и прекрасно понимаю, что если она не раскочегарит себя сама, то я порву ее, вырву с корнем долбаную уздечку и сотру о скупую сухость ее влагалища свой член.
— Тебе придется… — шиплю, становясь коленями на постель, надвигаюсь на дергающуюся от ужаса Наташку, — повлажнеть… Слышишь? Так же нельзя, на сухую…
Надо было в аптеке смазку прихватить! Все же что-то упустил, предусмотрительный «ты мой»!
— Гриш, пожалуйста, — кривит лицо и вместе с этим раскидывает ноги.
Звездец! Там все, как у ребенка! Красиво, гладко, аккуратно и от немного выступившей влаги розовая женская промежность блестит…
— Помоги мне, — всхлипывает и ждет моей подачки. — Просто помоги, помоги, — быстро шепчет и подается на меня вперед, что-то предлагая.
Наташка, Наташка… Старый член тебя совсем не портил! Берег и, сука, измывался над молодой женой. Наклоняюсь и облизываю бешено дергающийся пупок, спускаюсь ниже, трогаю кончиком языка лобок и несколько раз прохожусь лопаткой по вздрагивающей вульве вверх-вниз.
— Бо-о-о-о-о-о-о-ж-е-е-е-чки! — Шевцова жалобно пищит. — Как хорошо-о-о-о-о!
Тшш, тшш, Черепашка, смотри не кончи раньше срока… А то, по-видимому, я все-таки накаркал — с ней будет точно не один забег!
— Люби меня, пожалуйста, люби, люби, люби…
Глава 7
Отец, мать и… Дочь
Две внучки! О-хо-хо! Две девочки! Две дочечки у Великолепного Смирнова Алексея! Не могу в это поверить —
Вот же ж… О, твою мать! Как он щерится! Довольная детина! Макс, похоже, скалится, как наркоша, поймавший очередной дозированный приход. Старшая, Даша, вытворяет с полканом-расстригой все, что ее миниатюрной душе угодно. А вот совсем крошечная и слишком серьезная, младшенькая, сегодня здесь отсутствующая по объективным причинам — она сильно привязана пищевой цепочкой к своей маме, Ксюша еще не знает, как подступиться к гигантскому деду. Я мог бы ей пару болевых точек Смирного подсказать. Видимо, у боевого полкана — это карма, собирать по всему земному шару крохотных девчонок и таскать их на своих огромных плечах. Гаду быть сильным дедом определенно идет! Его и отцовство, правда, великолепно красило, по крайней мере, не портило и не ущемляло наши права, как его подчиненных, зашоренных Уставом прохождения внутренней службы и привязанных к кнопочке «Тревога» невидимыми, но очень крепкими нитями. Я что, сейчас завидую своему лучшему другу? Баста-баста! Пора бы, «задира», перестать!
— Марин? — негромко окликаю свою жену.
— А? Да, Юра?
Леди разгибается, поднимается с колен, и поправляя одной рукой косынку, поворачивается ко мне лицом.
— Сколько можно там рачковать? Вы с Галкой выкорчевали весь двор Андрею. Иди сюда, я хочу посекретничать со своей женой.
— Еще немного потерпите. Вот приедут дети, все вместе сядем за стол.
Ну-у-у! Это очень обнадеживает! «Потерпи немного»! «Приедут дети»! И привезут моих сладеньких внучков — Александру и Илюшку, деток Макса и Надежды, дочери вот этого вот…
— Задира, заканчивай трепыхаться. Падла! Твой зад елозит по скамейке, и ты, хрен шустрый, не даешь мне подремать. Сначала Галя, теперь ты. У меня болит нога, а вы… Ох, сука! Как бы вырвать эту палку! На хрена она мне сейчас?
Прохоров! Андрюха! Проша! Наша чистенькая падла! Потомственный пожарный воин, ставший инвалидом по любви и досадной неосторожности при обращении с огнем. Сколько я уже знаком с Андреем? Кажется, что всю жизнь — он всегда здесь был. Служили вместе, стеной стояли друг за друга, покрывали косяки, вытягивали даже из болота и из-под завалов. Я даже как-то этой холеной морде драгоценную жизнь спас. Потом, естественно, в качестве исключительной интеллигентной премиальной благодарности получил от его отца служебные расследования-преследования, по-другому и не скажешь, на долгие-предолгие года. Я от этого устал. Он ведь даже к моей младшей сестре с претензиями тогда цеплялся. Эх, Петр Андреевич Прохоров, знали бы Вы, как Ваша единственная внучка тает в объятиях моего сына Максима. Но все же… Тут, надо отдать должное Андрею, недолгими были притязания его неугомонного отца. Прохоров окольцевал Галку, мою младшую сводную сестричку, и быстро сделал ей ребенка, Надьку Прохорову, а сейчас Морозову Надежду Андреевну, мать двоих детей и по совместительству кулинарную музу Зверя. Эх! У нас чересчур крутая совместная биография с семейством гордого Андрея Прохорова!