Любовь одна – другой не надо
Шрифт:
— Хватит повторять мое имя, Марина. Хватит! Скажи, пожалуйста, она по-прежнему Шевцова? Я ей отец? Она мне дочь? Я где-то перегнул с ней палку? Накричал? Не так посмотрел? Не встретил? Какое-то ласковое, нужное ей в тот момент, слово не произнес? Не поинтересовался ее делами, безучастие в чем-то проявил? Где я напортачил? Будь так добра, проясни мне, недалекому пожарному мужику. Что произошло с нами, леди? И что, вообще, происходит? И как долго все это будет продолжаться? Мне терпеть? А может быть, не стоит? Махнуть на все рукой? Смириться, в конце концов?
— Юр…
— Я ее ударил?
Нет! Ни хрена у меня не выходит разговаривать спокойно. Я однозначно повышаю тон.
— Родной…
— Ответь мне только на один вопрос! — мельком смотрю на нее и тут же возвращаюсь на дорогу. — Я ей не чужой? Не чужой? Она Шевцова? Мы с ней родня?
— Ты…
— Мы все так же родственники? Она моя родная дочь, а я ее отец?
Господи! Не думал, что будет больно! Что я тут сейчас нагородил? Неизвестность доканывает меня, как беспокойного человека, а отрешенность и безразличие собственной дочери просто убивают. Наташка больно режет без ножа! Она, как ее мать! На леди сильно похожа — и внешностью, и по «чудесному» характеру. Повезет же тому козлу, который вздумает Наталью захомутать и сделать своей женой. Я не завидую братку! Тьфу-тьфу, что говорю! Хотя после иноземного старого урода, от которого дочь благополучно избавилась, я буду рад любому двуногому бревну, которое малышка втянет в дом и назовет своим единственным и неповторимым героем. Лишь бы с головой дружил парнишка и обожал мою мелкую Шевцову! Этого мне будет вполне достаточно, и зная, что Наташа пристроена, не одинока, с сильным, любящим ее мужем, и находится под крылом надежного защитника, я бы успокоился и смирился с участью, что у моей любимой дочери никогда не будет детей. Хер с этим! Лишь бы она не мучила себя и не умирала от одиночества в четырех стенах. Вдвоем им будет легче! Только бы он отогрел мою малышку!
— У нее все хорошо. Она вернется. Юрочка, давай спокойно?
— Я просто хочу с ней поговорить. Сегодня! Это возможно? Она вернется сегодня? Переночевать хоть прибудет?
Я договариваюсь с женой о том, чтобы увидеть и задать вопросы собственному ребенку? Да уж! О такой семейной жизни я мечтал, когда делал Маринке одного ребенка, а получил бонус в виде крохотных двойняшек.
— Родной…
— Я не обижу ее, Марина. Но считаю, — включаю поворотник и поворачиваю направо, резво захожу на полосу, резина верещит, а Марина хватается двумя руками за удерживающий ее ремень, — что все-таки имею право знать! Я, черт вас подери, заслуживаю быть в курсе того, что происходит с моей дочерью. Ты помнишь, а? Ты ведь помнишь? Марина?
— Что помню? — она не смотрит на меня, зато гипнотизирует безумным взглядом разрезающее воздух лобовое. — Юра, пожалуйста, сбавь скорость. Слышишь? Родной? Немного медленнее, мы слишком быстро рассекаем пространство. Шевцов! Я боюсь.
— В болезни и в здравии… — спокойно произношу слова нашей свадебной клятвы.
— Сбавь скорость, — шепчет леди. — Сбавь, я прошу тебя. Родной! Мне очень страшно…
— В радости и в горе… — не слушая
— Я помню, помню. Шевцов!
Бью по тормозам на полной скорости! Машина плачет, дергается и, естественно, клюет носом, а мы с Мариной подаемся телами сильно вперед, но ремни сдерживают наши лбы от встречи с торпедой и стеклом.
Мы живы, живы, живы… Да тут и негде нам разбиться! Убираю руки с руля и очень низко опускаю голову. Прижимаю подбородок к груди и тихо, чтобы слышно было только ей, произношу:
— Прости меня. Прости, прости, прости… Леди! Я не хотел тебя пугать. Марина, Мариночка, родная…
Она громко вздыхает, стонет, ноет и жалостливым тоном произносит:
— В тот день, ты ведь помнишь? Тот чудный день в далеком солнечном июле! Я поклялась любить тебя, Юра! Господи-Господи! — еще один глубокий вздох. — Любить тебя всегда, независимо от жизненных обстоятельств. И я сдержала свое слово и до сих пор его держу. Люблю тебя! Люблю! Люблю! Скажи, пожалуйста, сколько раз мне нужно это повторять, чтобы успокаивать твою мечущуюся натуру? Почему же ты позволяешь себе еще в чем-то сомневаться? Ты обижаешь, унижаешь и оскорбляешь меня своим недоверием… У нас ведь большой срок с тобой, а ты… Господи! Все тот же, тот же… Только, — протягивает руку к моей голове и очень осторожно пальцами трогает мои волосы, — поседел слегка. Совсем чуть-чуть. Ты чернобурка, Юрка! Я так люблю тебя, задира…
— Где Наташа, леди? Я охренительно волнуюсь и дичь творю, — видимо, не на такую скупую отповедь рассчитывала сейчас моя Марина. Жена хмурится и в откровенном сожалении искривляет розовые губы. Ну, прости, родная, что не заверил в сотый раз в своем великом чувстве, но твоя дочь не дает мне повода расслабиться и наслаждаться долгожданным снятием с Уставного поводка, заработанной пенсией, времяпрепровождением с тобой и с маленькими внуками. — Я так больше не могу, не могу… Сердце выпрыгнет и разорвется, а мозг расклеится и жидкой массой через уши вытечет от версий, приходящих в эту чёрно-бурую голову, — пальцем тычу в свой висок.
Наташка вышла из-под моего контроля и не торопится назад. Чувствую себе мягким пластилиновым мальчишкой, плавающим в космическом вакууме со стремительно заканчивающимся запасом воздуха. Задыхаюсь и ору, бешено раскрывая рот, от нехватки азотной дыхательной субстанции. Погибаю без информационной подстраховки!
— Ты не можешь контролировать ребенка и ведешь себя как бешеный юнец, родной. Сейчас ты запросто мог угробить нас…
— Нет, это неправда, — перебиваю леди. — Переборщил с тормозом, Марина, не более…
— Ты мог убить нас, просто не сняв свою ногу с педали газа. Ты выжимал ее и скрипел зубами от злости. На кого? На меня? На дочь? На ситуацию в целом? А потом одумался и перенес на тормоз злость?
— Я переживаю за нее, леди. Она слабая женщина, у которой…
— Все под контролем, Юра. Я слежу за ней, за нашим ребенком. Оставь ее в покое и доверься дочери. Наташа — сильная и благоразумная женщина. Отстань от девочки!
— Мне нужен всего лишь один разговор, леди, — вышептываю просьбу. — Пусть сама успокоит своего бешеного отца. Она ведь сможет?