Льются слова, утекая в песок...
Шрифт:
А она всё метёт и метёт, всё плачет и плачет по жениху востроглазому - знает, что не добраться ему сюда да долю её никогда не облегчить. Царь Змей никого не отпускает раньше срока, а она уж год пережила, ни слова не молвивши.
И пережила ещё шесть - не стареючи, не меняясь, пленница вечная - ещё семь месяцев и семь дней осталось, да только тоска по дому сжимала её сердце всё меньше и меньше. Ибо страшен Царь Змей, да только очи его влекут и влекут.
И вечерами, когда домой он приходил и засыпал в своём ложе змеином, рыдала уже не по тому, что
А у него - волосы мягкие, будто шёлк, и густые-густые - видела она. У него - глаза темны, словно из обсидиана выточены, и страшные-страшные, глубокие-глубокие. У него и скулы точёные, и плечи широкие, и руки сильные - да только кровь у него холодная.
Остался ей месяц и день - всего-ничего, сколько пережить-то? Холодный, страшный Змий - да только не слепой.
И по вечерам сидел дольше, чем должен был, и крови выпивал меньше, чем надобно ему, и смотрел на неё - будто бы и оптускать вовсе не хотел. Шли дни, и знала она, что вот-вот вернётся домой, а ежели поддастся влечению своему - навеки в змеином царстве останется.
Семь дней осталось девице в темнице - вот уж и родители за стенами плачут, вот уж и ждёт она того момента, когда врата он откроет и позволит ей со змеями его пуститься в пляс и дойти до её дома, до родного, любимого дома. Ещё совсем-совсем немного, и свободна, совсем чуть-чуть, и никакая сила не посмеет её тут задержать.
Семь дней - да только руки его на талии так горячи, и губ прикосновение к щеке - ритуально, как каждый вечер, - опаляет страхом. И пусть никогда не оставался он на дольше - сама ведь ухватилась за его плечи, сама потянулась к нему всем телом, прильнула, прижалась, поцеловала сама - и жаркие, тёплые кольца обвили её.
Один день девице остался до свободы, и родители за застенками рыдают да руки к ней тянут - но не выдержала она. Возлегла со Змием проклятым, и пальцы его, и губы, и руки - и мягкий шёлк волос. Ни жених её востроглазый, прекрасный, ни мольбы родителей за стенами - ничто её не удержало - поклялась она вечною Его быть, и осталась на века.
Только утром вдруг поняла, что чары то всё были змеиные, что проклята она теперь на века. Он и не смотрел боле - она всё мела полы, да завтраки готовила, и змеи крутились вокруг него, а она ревниво и шумно выдыхала воздух, отчаянно надеясь выбраться на свободу.
Но больше к ней рыдать не приходили - знали, поддалась Змию, больше не человек она - а змея.
***
Шли годы, и так и не отпустил он её. Так в немоте и жила - раз в семь лет, семь месяцев и семь дней обнимал он её, ласкал и целовал, а после забывал - опять прощалась она со своей страстной любовью, опять в одиночестве страдала. Уже и коса её алая темнеть стала, и глаза тускнели - в одну только ночь она оживала, вновь становилась такой, как прежде, и хоть и жила тут, не стареючи, да девичьего запала уже не хватало, и сердце болело, и о смерти
Но знала - как только умрёт, другая несчастнася придёт в этот дом, другая несчастная сдастся, не выдержит семь лет - и останется с Царём Змей навеки, пока смерть не настигнет её.
…Заходила к ней ведьма дикая - брошенная, изгнанная, старая, такая - коснуться страшно! Но не боялась красна девица дикой ведьмы - старушка жалела её, по волосам гладила, шептала тихо-тихо слова - что делать и как быть.
– Принеси мне яду сильного, - попросила она наконец-то.
– Нет больше мочи терпеть…
– Да что ж ты, милая, кроме яду ничего найти не можешь?
– покачала головой старуха.
– Ах, да кровь бы ему свою дала - и смерть бы тебя настигла.
– Нет, ведьма, - покачала она головой.
– Не могу я. Если я умру, если я свободная стану… То следующая сюда придёт и займёт моё место. Научи меня, ведьма, как его со свету сжить - вовек благодарна буду.
– Не сможешь ты, милая, - вздохнула старуха.
– Сколько девиц уже у меня верное средство брали - и ни одна дело до конца не довела. Ни одна не дала ему выпить его…
– Ты только дай, ведьма!
– воскликнула она.
– А я уж знаю, что делать буду, знаю, как дальше поступить. Ты ж только дай…
Сжалилась над нею старуха - тонкие капельки дикого, отвратительного яда капнули на дно кувшина. Возблагодарила её девица - налила туда воды родниковой да подала Змию выпить, когда вернулся он вечером.
Сделал глоток, содрогнулся - и змеиный лик его спал. Проклят он, навеки проклят - вновь прорвался сквозь холодный образ тот прекрасный юноша, которого она так любила.
Поцеловал он её, обнял - ведь наступил седьмой день, и месяцев семь прошло, и семь лет с той поры, как в последний раз он целовал и ласкал её. А потом задохнулся от яду дикого, перевернул кувшин - только на донышке воды ядовитой и осталось, - захрипел и осел на землю.
И вновь увидала она очи его чёрные, и плечи, и скулы - вновь коснулась волос шелковистых, и голос бархатный вновь тревожил сны её.
Умер Царь Змей - да только недолго слёз хватило. Рванулась она к кувшину, испила то, что осталось - и пала рядом с ним, чувствуя, как страшная боль сжимает грудь её - но знала, что боль та не от того же, что яд выпила, а от того, что любила его все годы эти.
И слезинка последняя упала с её щеки - и разбилась стекляною каплей о пол.
И не видать ей больше солнца ясного, не видать жениха своего востроглазого - всё за змия отдала, и невинностью свою, и волю, и счастье…
Она распахнула глаза - но вокруг была только каменная серость дворцовых стен. Он дышал - такой же, как и в дикой, страшной сказке, только живой и не менее опасный, равно как и жуткий Царь Змей, которого так боялись в неведомом государстве.
Она знала, что надо бы бежать, да только мочи нет. Знала, что должна сорваться с места, рвануться вперёд, помчаться - искать мёртвого, - вот только не могла.