Льются слова, утекая в песок...
Шрифт:
В голове - белый шум.
А в еде - таблетки.
***
– И их кровь… - его голос, бархатистый и мягкий, обволакивал её сплошной волной, - такая тёплая, живая, представляешь? А знаешь… Знаешь, как они бились в моих руках? Их сердца, жалкие маленькие сердечки, колотились, словно они ещё верили в спасение. Они…
Он засмеялся - громко, надрывно, - и Таня тоже ответила смехом. Иначе она просто не могла - ведь он рассказывал ей о таких красотах.
Она послушно пила всё, что ей приносили. И она вновь проваливалась в белую бездну, и только его
– Как прекрасно, - прошептала она.
– Как прекрасно… Тёплая, тёплая кровь… Из вен… Я б пустила так свою…
– Так развяжи меня, - он посмотрел на неё.
– И мы пустим кровь. Её кровь. Такую красную, такую тёплую, яркую - она бьётся у неё в венах, она колотится, будто биение сердца и…
– А ты потом меня убьёшь?
– Ты рыжая, - он бросил на неё короткий безумный взгляд.
– Ты… Если захочешь.
Она тоже безумно рассмеялась.
– Когда я смогу ходить, - прошептала она таинственным голосом.
– Я обязательно тебя освобожу. Только… Только мне надо встать.
– Она такая….
– прошептал безумец.
– Такая, как первая! Знаешь, только эта молодая, а та была старше. Она… Она в нашем детском доме, - он вновь улыбнулся, так широко и искренне, словно ребёнок.
– Запирала, не давала есть… Мне было пятнадцать или шестнадцать, и я чем-то, наверное, ей нравился. Она надо мной издевалась особенно изощрённо… Ты видела мой шрам?
Она кивнула. Она помнила эту длинную полосу, рассекающую его щёку, помнила его рассказ - помнила и заново это повторялось десятки раз.
В голове - алое пламя.
На потолках - белый шум.
Его пальцы прижимались к раскалённым решёткам. Он смотрел на проклятую блондинку - синеглазое зло, - и шипел от боли в детстве.
Он смотрел на синеглазое зло в обрамлении белых волос, с вырезанным сердцем - это было так правильно. Она так его понимала. Она бы тоже вырвала сердце своему обидчику, только так, чтобы наверняка.
А он искал Её. Искал ту, кого должен был найти. Они бились, окровавленные, в его руках, они пытались вырваться на свободу, они проигрывали и моментально умирали или умирали в муках. Но он никогда не жалал, не хотел - зачем?
Их кровь на его руках.
Так правильно. Так логично. Так разумно.
***
Они потеряли к ней всяческий интерес. Просто инвалид. Парализованная. Зачем тратить на неё таблетки, зачем тратить на неё время?
Они кормили его насильно - он отворачивался, кривился при виде капельниц, верёвки и пояса сковывали его движения. Он не мог ходить.
Но они уже давно обо всём договорились.
Однажды весь белый шум перед её глазами обратился в красное зарево. Однажды, когда действие таблеток оказалось слишком слабым, она не уснула ночью.
Однажды они все потеряли бдительность.
Было больно. Она ползла по полу, волочила свои недвижимые ноги, упираясь руками - и комната была такой болезненно широкой. Она плакала, потому что её тело раздирала адская боль.
Но
Он не мог подняться - всё тело затекло. Он вставал, конечно, но под действием сильнейших препаратов - его не пускали к врачам в сознании. И теперь, когда она рыдала рядом с ним, уткнувшись носом в сменённые вчера простыни, он мог только пытаться дотянуться до её волос.
– Убей меня, - она сжала его недвижимую ладонь, шмыгнула носом и зажмурилась.
– Убей меня. Ты обещал меня убить.
Только быстро. Это не прозвучало, но она знала, что надо бы дополнить. Так, чтобы её смерть не была особенно мучительной и кошмарной. Скорее.
Он наконец-то сел. Во взгляде пылает что-то странное - вроде недоверия, - на губах всё та же дикая усмешка.
Он поднял её одним рывком - вопреки тому, что сильно ослабел за последнее время. Сидеть было тоже больно, ноги не слушались - она слишком пострадала тогда, в аварии…
Боль. Фантомная? Или настоящая?
– Если тебе больно, - прошептал он ей на ухо, - ты живая.
– Живых убивают.
– Я не вижу при луне. Но ты не блондинка, - его руки сильнее сжали её запястья.
– И у тебя никогда не было синих глаз. Ты не она. Это убийство. Это не возмездие. Убийство. Ты не представляешь, что такое кровь убитого. Она такая холодная. Такая липкая. Такая…
Он закрыл глаза. Будто бы пытался восстановить что-то в памяти, воскресить какую-то тонкую связующую нить.
Ничего не получалось. Она терялась, путалась, скрывалась в непонятном лабиринте образов. Его руки были такими тёплыми, такими нежными, такими сильными…
Она так хотела умереть скорее.
– Просто сверни мне шею.
Но он даже не попытался её ударить. Не попытался заставить замолчать. Только прислушался к громким шагам снаружи.
Ночное дежурство.
***
– Сегодня ночью город сотрясло внезапное убийство. Работница детского дома скончалась от множественных ножевых ранений. Напомним, что последний раз таинственный маньяк, убивающий синеглазых блондинок, связанных по работе с социальной сферой, заявлял о себе около года назад, когда в больнице было найдено задушенную Елизавету Зализину, двадцатитрёхлетнюю медсестру.
Он осторожно помог ей подняться. Девушка не могла сделать и трёх шагов без посторонней помощи, исхудавшие ноги не хотели слушаться, но - она ходила.
– Подозреваемых всё ещё нет. Напомним, считалось, что в сумасшедшем доме соседнего городка содержался человек, по диагнозу совпадающий с этим маньяком. Именно там и работала Елизавета.
– Осторожнее, - он игнорировал выпуск новостей, поддерживая её за руку.
– Ты можешь. Просто дойди до дивана.
Она несмело улыбнулась. Шаги казались слабыми и неуверенными; у неё были сильные руки, но вот ноги - это уже слишком. Она так и не научилась нормально ходить, пусть они много над этим работали. Требовался ещё как минимум год старательных попыток реабилитации, и, может быть, тогда наконец-то станет многим лучше.