Мантык, охотник на львов
Шрифт:
Въ Гадабурка пришли уже ночью, при полной лун. Ато-Уонди по телефону предупредилъ геразмача [63] Банти, и старый абиссинскій генералъ, окруженный слугами, ожидалъ англичанъ.
Въ лунномъ свт геразмачъ Банти стоялъ, какъ изваяніе. Это былъ худощавый, высокій старикъ съ горделивой воинской выправкой. На голов, торчкомъ, золотистымъ волосомъ вверхъ, былъ надтъ внецъ изъ львиной гривы. Въ лунныхъ отблескахъ онъ казался какимъ-то сіяніемъ. Длинная, ниже колнъ, черная шелковая рубашка висла красивыми складками. На плечи былъ накинутъ почетный лемптъ — расшитый золотомъ плащъ малиноваго бархата, висвшій узкими полосами сзади, спереди и боковъ, подобно
63
Офицерскіе чины въ Абиссинской арміи: баламбарасъ — младшій офицеръ, поручикъ. Кеньазмачъ и геразмачъ — генеральскіе чины, подобно генералъ-майору и генералъ-лейтенанту.
Все убранство Банти говорило, что онъ былъ храбрый воинъ и врный слуга своего негуса. Львиной гривы внчикъ, боевой лемптъ, ружье и щитъ — это все были воинскія отличія, подобныя европейскимъ орденамъ, крестамъ, звздамъ и лентамъ.
Онъ неподвижно ожидалъ, пока мистеръ Брамбль подъхалъ къ нему и слзъ съ мула. Тогда, закрывая ротъ однимъ изъ концовъ своего богато расшитаго лемпта, онъ сказалъ:
— Ночь коротка. Луна свтитъ ярко. Если хочешь сдлать дло, для котораго ты пріхалъ — сегодня все можетъ быть удачно. Надо имть крпкое сердце и твердыя руки. Инглезамъ не занимать ни того, ни другого.
— Какъ? уже сегодня? — пробормоталъ мистеръ Брамбль.
— Сейчасъ, — сказалъ геразмачъ Банти и знакомъ предложилъ Брамблю войти въ его хижину.
Хижина стараго абиссинскаго начальника ничмъ не отличалась отъ хижинъ простыхъ абиссинцевъ. Т же круглыя плетеныя изъ втвей стны, слегка обмазанныя глиной, тотъ же земляной полъ, покрытый сухими воловьими и звриными шкурами, и такая же, какъ у всхъ альта — деревянная кровать, заплетенная сухими воловьими жилами и покрытая шкурами.
Брамбль и Коля вошли въ хижину. Геразмачъ пригласилъ ихъ садиться на альгу. Онъ самъ слъ на корточки на земл и хлопнулъ въ ладони.
Въ хижин, на ящикахъ стояло два глиняныхъ ночника. Желтое пламя колебалось въ нихъ, какъ пламя свчи и длинныя тни отъ геразмача, Коли и Брамбля метались по темной стн.
Занавска изъ воловьей кожи беззвучно откинулась и на ея фон появилась фигура молоденькой двушки. Пламя ночниковъ освщало ее съ обихъ сторонъ и бросало золотистые отблески на темно-бронзовое точеное лицо. Большіе черные газельи глаза подъ густыми длинными рсницами покорно посмотрли на геразмача, потомъ быстрымъ любопытнымъ взглядомъ окинули мистера Брамбля и надолго остановились на Кол. Сровато-блая рубашка во многихъ складкахъ красиво драпировалась на стройной двушк. У пояса она была стянута блымъ шнуромъ, концы котораго висли сбоку. Все въ ней было такъ стройно, чисто и изящно, что она казалась страннымъ видніемъ въ суровой хижин стараго абиссинскаго вождя, между звриныхъ шкуръ, щитовъ, копій и ружей.
Геразмачъ бросилъ ей нсколько словъ по-абиссински, такъ быстро, что Коля не могъ уловить ихъ смысла.
Она сейчасъ же такъ же безшумно, какъ появилась, исчезла. Потомъ пришла снова и принесла низенькій столикъ съ соломенной крышкой, накрытый чистымъ блымъ сквознымъ полотенцемъ. Мягко, неслышно двигаясь, гибко нагибаясь, красиво округляя руки, она разставила на столик высокіе стеклянные стаканы, кувшинъ мутнаго, холоднаго, пахнущаго медомъ тэджа, нсколько банановъ на тарелк и жестянку французскаго печенья «Альбертъ».
— Дочь моя, — сказалъ геразмачъ Банти, съ любовною гордостью оглядывая двушку. — Маріамъ, ты можешь идти, — добавилъ онъ.
Маріамъ
Геразмачъ налилъ тэджъ по стаканамъ и съ солдатскою простотою заговорилъ о дл.
— Левъ обложенъ давно. Триста абиссинскихъ ашкеровъ по приказу негуса стерегутъ его въ томъ мст и не выпускаютъ никуда. Каждый шагъ льва извстенъ. Конечно, можно было бы устроить блокгаузъ, какъ и наказывалъ негусъ. Но это дло долгое и хлопотливое… Да и лсу кругомъ нтъ такого. Пришлось бы везти изъ Аддисъ-Абебы…. Надлали бы шуму и тогда не укараулишь льва… Сегодня вечеромъ — вотъ и часа нтъ до вашего, прізда — левъ зарзалъ быка и унесъ его на себ. Мои ашкеры выслдили, куда онъ его положилъ. Левъ придетъ на разсвт жрать убоину. Тамъ можно хорошо стрлять. Мсто чистое. Луна теперь до утра. У васъ, я видалъ, ружья отличныя… Хотите?
Мистеръ Брамбль задумался.
— Далеко отсюда? — спросилъ онъ.
— Часъ ходьбы. Я дамъ отличнаго проводника. Многимъ ходить не надо. Напугаете.
— Я бы взялъ своего благо слугу и одного чернаго съ вещами.
— Всего четверо. За глаза довольно… Если не боитесь?
— Коля, вы не боитесь? — спросилъ мистеръ Брамбль. Коля, не думая о льв, всталъ и, стоя, отвтилъ, потупляя глаза.
— Совсмъ не боюсь, мистеръ Брамбль.
— Ну, вотъ и отличное дло, — сказалъ англичанинъ. Коля и правда, въ эту минуту совсмъ не боялся льва.
Правду сказать: — онъ не могъ себ ни представить льва на свобод, ни сообразить, что такое охота на льва. Львовъ онъ видалъ въ клтк, въ звринц. Тамъ они не казались ему страшными. Скоре жалкими. Охота? Но объ охот онъ зналъ только по разсказамъ ддушки Селиверста Селиверстовича, какъ на тигра охотился старый уральскій казакъ Мантыкъ. Тигръ, по словамъ Селиверста Селиверстовича, былъ гораздо сильне льва, и Мантыкъ билъ ихъ одинъ на одинъ изъ простого двуствольнаго, съ дула заряжающагося ружья. А у нихъ будетъ два великолпныхъ пулевыхъ нарзныхъ штуцера и у Фара четырехлинейная винтовка Гра. Нтъ, — левъ настолько не казался Кол страшнымъ, что Коля думалъ не объ охот, а о томъ, какъ посл охоты онъ отпросится пойти въ Минабеллу.
И Коля еще разъ повторилъ, ясными глазами глядя на мистера Брамбля:
— Нтъ, мистеръ Брамбль, совсмъ, никакъ не боюсь… Насъ же трое на одного льва!
Геразмачъ усмхнулся, любуясь мальчикомъ, и сказалъ:
— Храбрые люди эти московы. Очень храбрые.
— Ну, тогда медлить нечего, — сказалъ Брамбль, — сейчасъ и пойдемъ. Приготовьте мн одяло, пледъ, мою флягу съ ромомъ, печенье, галеты и походную аптечку. Все передайте Фар. Онъ пойдетъ съ нами.
Едва вышли — погрузились въ серебряный сумракъ. Ночь была такъ тиха, что пламя ночника, съ которымъ вышла ихъ проводить Маріамъ, не колебалось. Потревоженныя шумомъ шаговъ и голосовъ на деревн, лаяли собаки, но, когда прошли за околицу и вступили въ поля, он смолкли, и тишина зимней тропической ночи окружила ихъ. Шли по дорог между машилловыхъ сжатыхъ полей. Было свжо. Пряно, по осеннему, пахло зрлымъ зерномъ. Передъ Колей металась, покачиваясь, блая «шама» ашкера проводника. Лунный свтъ иногда упадалъ на стволъ ружья, надтаго на лвое плечо, и таинственно поблескивалъ на немъ. Мягко и легко ступалъ по пыльной дорог босыми пятками стройный ашкеръ.
— Шуфъ!.. шуфъ!.. — обернулся онъ, обращая вниманіе идущихъ сзади и свернулъ съ дороги.
Пошли по чистому. Поля машиллы и гэбса кончились. Зашуршала подъ ногами сухая трава. Точно какой-то таинственный сторожъ изъ серебристой мглы наплылъ на нихъ высокій блый муравейникъ термитовъ. Трава стала выше. Какія-то колючки цпляли за Колину рубашку, пухъ облпихи летлъ передъ нимъ, попадалъ въ ноздри. Шли молча. Было слышно, какъ пыхтлъ тяжелый мистеръ Брамбль и чуть позвякивала фляга на Фар.