Мантык, охотник на львов
Шрифт:
Онъ очнулся отъ ласковаго голоса. Грубоватая рука поддерживала его голову подъ затылокъ. По губамъ лился холодный тэджъ, металлическая фляга ударяла по зубамъ. Закрытые глаза были залиты золотымъ огнемъ солнечныхъ лучей. Коля слышалъ ласковыя Русскія слова, и это было такъ необычайно, что Коля боялся открыть глаза, чтобы не разрушить ихъ очарованія.
— Коля!.. Коль!.. милый Коля… Да какъ же такъ случилось?.. Безъ ружья-то!.. Ахъ, ты сердешный… И ножа даже нту…
Голосъ Мантыка.
Коля несмло открылъ
Все горло въ солнечномъ блеск. По синему небу поднимался огненный шаръ. Передъ нимъ, весь въ сіяніи солнечныхъ лучей, въ малиновой шелковой шапочк, въ блой рубах, перетянутой кожанымъ поясомъ, на колняхъ стоялъ загорлый, совсмъ черный, какъ абиссинецъ, Мантыкъ. За нимъ, распростершись на бурой отъ крови трав, съ большимъ ножомъ подъ лвой лопаткой лежалъ громадный левъ. Его глаза были закрыты и что-то мрачно суровое было въ глубокихъ складкахъ на лбу убитаго льва.
— Мантыкъ! — тихо сказалъ, все еще не вря своимъ глазамъ, Коля. — Какъ же ты тутъ очутился?
— По Божьей вол, - прошепталъ не мене Коли взволнованный Мантыкъ. — Сказано псалмопвцемъ Давидомъ: — «на рукахъ возмутъ тя, да не когда преткнеши о камень ногу твою»… Помнишь, ддушка-то училъ?… «Попереши льва и змія!»..
Мантыкъ горделиво оглянулся на убитаго льва и не удержался, быстро бросилъ:
— Мой — третій?!..
Коля совсмъ очнулся. Онъ ощупалъ себя. Свободно висла сро-желтая куртка. Пояса съ ножомъ ни на ней, нигд кругомъ не было. Куртка была разстегнута. Привычнымъ, столько разъ и во сн и на яву повторяемымъ движеніемъ, Коля хватился за грудь. Тамъ не было маминаго мшечка съ драгоцннымъ завтомъ дяди Пети.
Коля поникъ головою….
— Мантыкъ, — сказалъ онъ тихо, точно, уже не удивляясь, что Мантыкъ оказался подл него. — Мантыкъ, ты знаешь! Это онъ все сдлалъ!
— Кто?
— Англичанинъ.
— Что сдлалъ?
— Привелъ сюда, усыпилъ своимъ ромомъ.
— Можетъ быть, еще нарочно туда подмшалъ чего, — быстро вставилъ Мантыкъ, — они, англичане-то, башковатые бываютъ.
— А потомъ взялъ мое ружье, ножъ…. и бумагу… Но откуда онъ могъ все узнать?
И страшное подозрніе, что это мистеръ Стайнлей могъ выдать его тайну, охватило Колю. И это подозрніе было хуже всего.
Онъ всталъ. Его ноги дрожали.
— Ты посмотри на льва, — сказалъ, не зная, какъ утшить своего друга, Мантыкъ.
Онъ подошелъ ко льву и слъ на него съ ружьемъ въ рук.
— Вотъ жалко, фотографіи нтъ… Сняться бы… Галин послать… Селиверсту Селиверстовичу….
Коля подошелъ къ Мантыку.
— Мантыкъ, разскажи же мн, какъ ты сюда попалъ?
— Долгая исторія.
— Разскажешь?
— Непремнно. Дай мн тебя оправить, да англичанину морду наколотить. Я этого дла такъ не оставлю… Я негусу извстенъ… Мн золотыя цпочки въ уши вднутъ за убитыхъ-то львовъ…. Знай нашихъ!..
— Ты знаешь, Мантыкъ, Минабелла
У него кружилась голова.
— Да знаю же! — сказалъ Мантыкъ. — Я уже былъ тамъ.
— А крестъ? — чуть слышно спросилъ Коля. — Видалъ и крестъ…. Стоить.
— Знаешь… Надо спшить… А то англичанинъ возьметъ себ…
— Будемъ спшить. Ты то можешь идти?
— Попробую. Только уже очень голова что-то болитъ… И кружится.
— Бодрись, Коля… Я теперь тебя не оставлю.
— Спасибо, Мантыкъ!
Коля слабою рукою пожалъ крпкую мозолистую руку Мантыка.
XVI
МАРІАМЪ
— На, вотъ, пошь пока. Это подкрпитъ тебя, — сказалъ Мантыкъ, подавая Кол инжиру и кусокъ холодной вяленой баранины. Онъ усадилъ Колю на одял, подложилъ ему сзади свою полевую сумку, а самъ, вынувъ ножъ изъ-подъ львиной лопатки, полюбовался еще нсколько секундъ убитымъ гигантомъ и горделиво подумалъ:
«Есть чмъ похвастать… Этотъ, я думаю, не хуже будетъ Немейскаго Геркулесова льва».
Онъ потрогалъ жесткую, какъ щетина, шерсть льва, погладилъ по спин и по бокамъ и принялся за работу. Мантыкъ ловко и сноровисто рубилъ ножомъ втви мимозы, рзалъ сухую траву и покрывалъ ими льва, чтобы никто его не трогалъ, пока онъ пойдетъ за людьми.
Коля равнодушно и печально сидлъ въ томъ положеніи, еъ какомъ оставилъ его Мантыкъ. Онъ не тронулъ ни хлба, ни мяса. Очень былъ блденъ Коля, и глаза его такъ безнадежно и грустно смотрли куда-то въ одну точку, что Мантыку стало жалко его.
— Ты боленъ, Коля, — сказалъ онъ, подходя къ нему. Коля отрицательно покачалъ головой.
— Я хочу домой, — тихо и печально сказалъ онъ.
— Домой, — протянулъ Мантыкъ и задумался Вотъ въ томъ то и бда, что этого слова «домой» давно не зналъ Мантыкъ. Домой — это значитъ — въ Россію. Тамъ ихъ домъ. Тамъ все, что дорого и свято, тамъ могилы отца и матери, тамъ звонъ колоколовъ и тамъ тотъ сладкій духъ Уральской степи, который Мантыкъ нигд не забылъ.
Но туда — нельзя.
Длинная это исторія, почему нельзя, и Мантыкъ не любилъ объ этомъ задумываться. Подрастетъ, укрпитъ на львахъ свою руку и тогда пойдетъ, какъ святой Георгій Побдоносецъ попирать змія, овладвшаго Россіей.
Ибо твердо врилъ, что весь девяностый псаломъ про него написанъ.
«И попереши льва и змія».
Мантыкъ метнулъ сбоку взглядъ изъ-подъ насупленныхъ бровей на попраннаго имъ льва и снова посмотрлъ на Колю.
Какой онъ жалкій, бдняга!
Домой… Это… къ мамочк, къ Галин, къ Селиверсту Селиверстовичу, въ крошечную комнату отеля Селектъ, гд надъ Колиной койкой виситъ Государевъ портретъ, а въ углу кротко сіяетъ икона.
Далеко!.. Ухъ, какъ далеко!.. И, не взявъ клада, не доберешься туда.