Марина из Алого Рога

Маркевич Болеслав Михайлович

— Абиссинскія племена имютъ два языка, deux idiomes, qui sont le Ghise et le Tigrima; эти языки…

— Семитическаго происхожденія, договорилъ, поддразнивая его, Завалевскій.

— C'est faux, c'est faux! завизжалъ князь. — Ни Бурхардъ, ни Заису…

— За то Роллинсонъ, Форстеръ…

— Mais laissez-moi donc achever, sacrebleu! И Пужбольскій со злостью рванулъ топоръ свой съ плеча и замахалъ имъ по воздуху.

— Да перестань буйствовать. пожалуйста, продолжалъ смяться графъ, — непремнно кого-нибудь изъ насъ зацпишь… Позвольте однако познакомить

васъ, господа: князь Александръ Ивановичъ Пужбольскій, — Іосифъ Козьмичъ Самойленко, — здшній губернаторъ…

Это шутливое обозначеніе его положенія очень польстило Іосифу Козьмичу: онъ вовки вковъ не простилъ бы Завалевскому, если бы тому вдругъ вздумалось попросту сказать: "мой управляющій".

— Невзначай сорвется, такъ, пожалуй, и… не договаривая, улыбнулся онъ князю, кивая на его орудіе.

— Откуда ты этотъ топоръ притащилъ? спросилъ графъ.

— Во-первыхъ, не топоръ, а скира, поправилъ Пужбольскій и сунулъ ее подъ самые глаза Завалевскаго. — Voyez donc, quelle forme, mon. cher, — la vraie hache normande!… Я купилъ ее тамъ, у кузнеца… Очень интересно было бы слдить (русскія глагольныя формы были вчно точкою преткновенія для Пужбольскаго, воспитывавшагося за границей и который лишь на осьмнадцатомъ году своей жизни сталъ говорить на родномъ язык,) — какъ пришла эта форма въ Сверскую сторону, когда въ Новгород, напримръ…

— Ее занесли сюда изъ Польши банды Дмитрія Самозванца, пресерьезно отвчалъ ему Завалевскій: — вдь мы здсь на самомъ историческомъ пути его похода на Москву…

— На Новгородъ-Сверскъ, Путивль, Рыльскъ, Трубчевскъ, Брянскъ, тотчасъ же и зарядилъ Пужбольскій. И вдругъ спохватившись:- А что же общаго съ нормандскою скирой les банды Дмитрія Самозванца? запищалъ онъ.

— Очень просто, объяснялъ графъ, котораго страсть была дразнить и сбивать съ толку Пужбольскаго на почв исторіи и археологіи, — и еслибы ты былъ знакомъ съ учеными трудами польскаго историка Шайнохи.

— Читалъ, читалъ Шайноху! замахалъ тотъ руками.

— А если читалъ, такъ долженъ знать, что Поляки, или, точне, — Ляхи, Лехи, Лехиты, — не что иное какъ Нормандское племя…

— Quelle blague, quelle inf^ame sottise! И Пужбольскій, выронивъ изъ руки скиру, которая, звякнувъ, грохнулась подъ ноги подскочившаго съ испуга Іосифа Козьмича, схватилъ себя въ отчаяніи за волосы. — Допускавъ, что Лехи — et je l'admets, je l'admets, parfaitement! — племя не славянское, а завоюющее аборигеновъ страны, Славянъ Poloniae magnae — то это завоеватели, sine dubio, изъ одного происхожденія съ Уграми, завоевателями Панноніи, то-есть, Гунны, des Touraniens purs, mon cher, одного семейства съ Туркмено-Турками и Финскими нашими племенами… И, помимо другихъ доказательствъ, это племенное сродство говорится въ историческихъ, неизмнныхъ симпатіяхъ Венгерцевъ и Поляковъ. Но, чтобы Поляки были des Normands! Какъ могъ, нтъ, скажи, приставалъ онъ къ графу, — скажи, какъ могъ твой Шайноха выдумывать эту безстыдную ложь!…

— А почему не выдумывать? передразнилъ его Завалевскій:- поле гипотезы безконечно…

— А Дмитрій Самозванецъ, дйствительно, шелъ нашею мстностью, поспшилъ г. Самойленко заявить и себя не невждою по части исторической науки. — И даже пять

лтъ тому назадъ, сколько помнится, я доставилъ графу за границу вырытый у насъ въ лсу крестьяниномъ кожаный кошель съ монетою его царствованія…

— Мелочь, — да, небольшая рдкость! съ нкоторымъ пренебреженіемъ отозвался на это князь, — у меня штукъ пять этихъ копекъ Самозванца…

— Нтъ-съ, тамъ была, я помню, и одна крупная монета…

— Рубль? Рубль Дмитрія Іоанновича? такъ и взвизгнулъ Пужбольскій. — Гд, гд, куда ты его двалъ?

Онъ кинулся къ графу.

— Право не знаю, — кому-то подарилъ… Грегоровіусу въ Рим, кажется…

Князь только отчаянно руками всплеснулъ.

— Грегоровіусу! повторилъ онъ задыхаясь: — какъ матеріалъ для его исторіи Рима, probablement! Mais, par la barbe de Jupiter, — на что ему, говори, говори! — que diable peut entendre Gregorovius dans un рубль Лжедмитрія! Да теб за это мало голову отскнуть!… Ты знаешь-ли, что такихъ рублей всего три или четыре на свт? При императриц Екатерин отысканъ былъ 1е соіп… какъ это по-русски?…

— Штемпель?… чеканъ?…

— C'est cela, чеканъ! Настоящій, его чеканъ, "Дмитрій Іоанновичъ, царь Блыя" et caetera… И она приказала нарочно нсколько экземпляровъ этихъ его рублей выбить. Mais le coin 'etait un peu fendu d'un c^ot'e, и эти при Екатерин выбитыя монеты сейчасъ можно узнать. А настоящія…

— Успокойся, успокойся, Пужбольскій! сказалъ графъ, которому это начинало нсколько надодать. — Настоящій Дмитрій Іоанновичъ, "царь Блыя", et caetera, — у меня, въ московскомъ моемъ дом, я никому его не отдавалъ, и днесь, въ присутствіи Іосифа Козьмича, я передаю теб его въ вчное и потомственное владніе: можешь получить, когда вернемся"

Пужбольскій съ радости ползъ было обнимать его, но Завалевскій остановилъ его движеніемъ руки, указывая на книгу, лежавшую на стол:

— А посмотри вотъ на эту рдкость, — только ее теб не подарю: c'est une relique de famille.

Князь такъ и прыгнулъ къ пергаментному переплету — и, поднеся книгу къ окну, ему тотчасъ же кинулся въ глаза типографскій значекъ, по которому онъ узналъ драгоцннаго Альда XVI вка.

— Un Horatius Flaccue v'enitien du cinque cento, editio princeps! крикнулъ онъ, — quelle merveille!…

А въ библіотек у насъ и инкунабулы найдутся, молвилъ графъ, — и Пужбольскій, бережно опустивъ Альда на прежнее мсто, тотчасъ же сталъ приставать, чтобъ ему показаны были эти инкунабулы.

— Темно, да и не знаю право теперь, какъ мы найдемъ, отговаривался Завалевскій. Но Іосифъ Козьмичъ, которому хотлось домой, объявилъ, что рдкія книги въ особомъ шкафу, ключъ отъ котораго у него спрятанъ, и что онъ сейчасъ отыщетъ его и пришлетъ, а съ нимъ лампу, свчъ, чаю и поужинать.

— А затмъ честь имю кланяться, заключилъ онъ, подавая первый руку графу и Пужбольскому.

— Что онъ, большой мошенникъ, твой управляющій? спросилъ князь, едва усплъ исчезнуть тотъ за дверью.

— Немалый, смю думать, засмялся Завалевскій.

— Et avec cela familier comme la gale, и рука потная…

И Пужбольскій, гадливо отирая свою правую руку о полу пальто, спросилъ:

— Что, ты его прогонишь?

— Не намренъ.

— А что?

— Во-первыхъ токовъ и своеобразенъ, — что я очень цню въ людяхъ; во-вторыхъ, какой же у насъ съ тобою управляющій не будетъ мошенникомъ?