Материалы к альтернативной биографии

Февралева Ольга Валерьевна

empty-line/>

– За полтинник!? Вы в своём уме?

– Но тогда хоть не откажитесь его редактировать. Вдруг какие-то происшествия вы захотите утаить, а другие...

– Расписать маслом, а третьи - с потолка снять!... Разумеется! Смастерить дневник не сложнее, чем мистерию и оду. Всё у вас получится. Главное помните: мои разоблачения стоят куда дороже.

***

Приведённый диалог запал мне в душу каким-то грузным обломком; вероятно, это раскололось моё отношение к моему патрону, полное иллюзорных предубеждений. Несомненно, человек он неординарный, но есть в нём явная непоследовательность. Я заставил себя вспомнить всё, что мне когда-либо доводилось узнавать о всевозможных творческих личностях, и убедился, что всякий из них отличался определённым эксцентризмом. Многих из них объединяло недозволительное легкомыслие в отношении к искусству, иные были слишокм строги к себе, иные - ничего, кроме своих сочинений не уважали, однако лорд Байрон не подпадал ни под одну из этих характеристик. Он мало говорил о поэзии. То есть он мало говорил о ней со мной, способным понять его. Вместо этого он то и дело принимался толковать о Вергилие, Милтоне, Тассо в кругу своих мужиковатых прислужников, с которым, очевидно, имел давнюю традицию общения. Моё перо предпочитает ломается и падать из руки, нежели предавать звучащие в той среде реплики, и - видит Бог!
– мне прискорбен гений, ниспустившийся до столь броской аудитории.

В одном из неглупых журналов я прочёл, что в поэтике Байрона заметен диалог культур востока и запада. От себя добавлю, что в его жизни бросался в глаза диалог культуры с бескультурьем. В совершенстве владея моряцким жаргоном, он часами беседовал с корабельщиками, к концу плаванья узко подружился с грубияном-капитаном. Со своей свитой милорд использовал крайне маргинальный язык, отчасти узнанный из источников, о которых лучше не думать, отчасти возникший в фантазии самого поэта как некая пародийная система. Излюбленными словечками шайки были гуяр, гуярство, гуярский, гуярить и т.д.. Относились они к чему-либо негативному, достойному осуждения. Я длительно размышлял над происхождением их корня и вдруг узнал в нём искажённое заглавие одной из Восточных поэм! Незамедлительно я поставил милорду на вид эти метаморфозы и спросил, почему он позволяет подобные вольности. "В своей исконности, - ответил автор, - это слово очень оскорбительно. В нём собрано всё представление о неправедности, так что сам смысл толкает на извраты". Он лично вышеназванными словами пользовался редко, имя в распоряжении синонимы, образованные от названия страны Албании. Насколько я понял, они довольно смягчены и называют не что-то нежелательное, а что-то неожиданное, нетипичное, гротескное.

Очень больно мне было оттого, что между собой мои телохранители отзывались о своём господине крайне непочтительно, говоря о его светлости таким тоном, будто светлость - это что-то вроде глупости, придумывали ему различные насмешливые титулы... Я и этот факт донёс до сведения милорда, он же лишь фыркнул: "Неужели? Вот обормоты!" и не принял никаких мер. Может, ему нравится такое обхождение?...

***

Первый наш материковый приют его угрюмство облагодетельствовал, заняв две страницы учётной книги спенсеровыми строфами, истребовав шампанского и напоив им всех посетителей, всю прислугу и даже своих новых четвероногих товарищей, затем добился освобождения из кухонного плена всех уток, всей рыбы, взял под личное покровительство старого кролика, громогласно окрестил гнилым дуплом лучший номер гостиницы и отправился с позволения смазливой горничной ночевать в людскую,

предоставив вашему покорному слуге апартаменты и постель. Спозаранку неистовый лирик уже постирался рядом со мной, держа на животе дряблого серого грызуна.

– Что за беда!
– сокрушался он, - Я никак не могу ему объяснить, что вредно вот так попусту жевать! Эй, ушастый! Помрёшь от гастрита!

Кролик жмурился под гладящей его ладонью и неизменно совершал ритмические колебания нижней частью мордочки, что свойственно его природе.

– Надо срочно дать ему что-нибудь съесть, а то осиротит, - озабоченно произнёс милорд, вручая животному осьмушку груши, - Как спалось?

– Покойно. А вам?
– отозвался я.

– А мне превосходно не спалось.

***

Благосклонный читатель, неужели действительно всё, что вас волнует - это похождения порочных богачей или социально опасные умоповреждения артистов с растлением малолетних!? "В обоих случаях!" - чеканно уточняет его светлость из смежного кабинета.

В полдень он строит своих молодцов и препоручает их мне для экскурсии по Антверпену, сам же наотрез отказывается присоединиться к прогулке. Мне пришлось вести сию свору в музей Рубенса, где меня едва не тошнило от воззрений на искусство жалких кокни. На улицах заламаншские варвары высмеивали скульптурные фонтаны, на которые сам я глядел с безмолвным презрением, ибо недостойно публично демонстрировать низменные отправления, хоть бы тела были бронозвы, а истекала из них вода.

"Сюда бы милорда!" - звучало рефреном из гущи неотесанных британцев, словно мало им было потехи, а мне - нервотрёпки. "Жаль, милорда нет!" - басил Фрэнк, отдуваясь после пятой кружки пива в кабаке под вечер. Прошла молодая толстая официантка - "Эх, вот милорд бы оценил такую брюкву!". Пила эта компания сначала за "папашу Безумного Джека", потом за "доброго дедушку Злого Лорда", потом за "адмирала Непогоду", потом за собственно его промрачненчество, потом за здоровье Мэри, за меня, за Шекспира, Шиллера и всех на свете бардов.

***

Бог весть, как мы оказались в Брюсселе.

Его величество на вскидку совершенно не умеет путешествовать. Он делает это как какой-то одержимый, словно его ветром сдувает с места. Время суток, погода - ничто не важно, если ему приспичит сорваться. Он не участвует в сборах. Распорядится только, что де отчаливаем через час или два и, пока команда скидывает в чемоданы всё подряд, сидит с блокнотом или книжкой, курит у окна со скучающим видом, а то и ляжет подремать. Входя же в новое жилище, ставит на пол сумку (он всегда что-нибудь сам несёт - якобы для равновесия) и садится в нерасчехлённое кресло, чтоб почитать или записать что-то, пьёт, умывается (однажды при это забыл снять перчатки), а слуги лихорадочно вытряхивают содержимое из баулов, и не дай Бог им было забыть любимый бело-розовый карандаш милорда или какую-то эксклюзивную зубную щётку. Своё огорчение он выражает многими манерами: от безутешных слёз до звериного рыка: "Раздолбаи! Всех к чертям уволю!!!".