Меч и его Эсквайр
Шрифт:
– Начальная буква Б, как у Дочерей Энунны – я кивнул. – Но и старинное вестфольдское имя.
– Они обе против меня и заодно с монахами-рыболюбами. Не какими-нибудь придворными и городскими – с отпетой деревенщиной.
– Тебе это не по нраву? – ответил я суховато. – Что и монахи, и твои женщины стремятся к простоте?
Рыболюбы. Меткое словцо, стоило бы перенять или хотя бы принять к сведению. Ох, кажется, оно имеет в виду не заурядную пятничную диету, а кое-что иное…
– К северному готийскому побережью они стремятся, – с досадой проговорил Ортос. – Учредить полный мир. Возвести дамбы, насыпать перед ними гальки, песка и плодородной земли, а сзади – углубить дно, устроить причалы и гавани. Ихние многопудовые лошадки, видите ли, на берег выпрыгивают
– Ихние? Чьи именно? Ваше величество, выражайтесь яснее.
– С тобой? Да ты и так понял всё – и куда больше.
Но объяснить соизволил. Как я и полагал, морское и заморское учение Моргэйна заключалось в том, что он должен был поладить со своими будущими вассалами – недаром его как бы причащали их крови и плоти. Вот он и поладил: через голову отца-зачинателя. Взял сторону Морских Людей, или, как говорят, их руку; нет чтобы им самим под эту руку подпасть. И желает – при полном согласии матери, а, возможно, и младшей сестры, – получить в лен ту часть готийского морского побережья, на которой привыкли садиться рутенские летуны. Она освобождена для них с запасом и по большей части вообще пустует, ибо для разгона и торможения колдовским агрегатам не нужно и двадцатой ее части. Да и местные жители из суеверия считают эту узкую каменистую полосу про́клятым местом. Надо же, сама себя вроде как ровняет!
Всего-навсего работа океанских приливов, подумал я вдогон его восклицанию. Они тут сильные, раз уж и ба-фархов могут из моря выбросить. Особенно тех, что увлеклись спасением двуногого племени.
– Король, твой сын надеется принести тебе Морской Народ в дар.
– Не раньше, чем когда я умру, – он хмыкнул. – Ты думаешь, за кем тогда останется Земля Колумбана?
– За теми, кто на ней жил, – ответил я.
– Жил или живет?
– Есть разница, ваше величество?
– Для меня есть. Там теперь поселения моих готийцев, рыбные промыслы, разработки кораллов, устричные и жемчужные отмели. Не гляди на то, что идет потасовка с пиратами. Я рачительный хозяин… дэди Арм.
– Думаю, что да, – я помедлил, глядя на свое отражение в натертом паркете. Оно мне чем-то не понравилось.
– Так каков будет твой ответ?
– Как владетеля соседней державы или как родича?
Судя по выражению глаз, Ортос едва не вернул мне мое собственное «есть ли разница». Но сдержался.
– Властелину Сконда я не могу приказывать. Родича могу… попросить. Совладай хоть немного со своим внуком, Арман! И со своей дочерью.
Сам не понимаю, что нашло на меня вот так сразу. Похоже, то, что наш любимый Орт уж слишком «ногою твердой встал при море». Как медведь на берегу горной речки с резвящейся там форелью.
Кто хочет не мира, а власти, тот получает власть над выжженной, обезлюдевшей страной. Этого я не мог сказать ему – принял бы за изрядно наскучившее общее место. Что было истинной правдой и в первом, и во втором смысле.
– Я не могу приказывать даме, которая отошла от меня к другому, а в равной мере – и ее потомству. Тем, для кого я лишь отчим, – ответил я.
Это было неточно. Отцом либо отчимом я мог быть лишь для нее, но не для ее мужа и тем более ребенка. Это было почти обтекаемой формулировкой. Ортосу следовало бы еще спросить, не приемная ли дочь моя Бахира, и лишь тогда уже смекнуть, кто именно был моим ратным предшественником. Однако он резко вскинул голову и уставился на меня ничего не понимающими, всё сразу понявшими, полными безумия глазами.
– Я могу идти, владетель? – сказал я с некоей нарочитой учтивостью.
– Конечно, – пробормотал он. – Естественно…
По дороге обратно я мельком глянул в одно из стоячих зеркал, которыми король уснастил (оснастил?) все стены. Стекло было отлито небезупречно и шло как бы волнами или рябью, точно вода под ветром, но на сей раз я нашел, что выгляжу не так уж дурно для своего возраста и положения.
Фигового.
Ибо на здешнем постоялом дворе меня
Полулежа в полутьме за наглухо задернутыми занавесями моего экипажа и раскачиваясь в такт его движению, я размышлял, не напрасно ли я выразился перед королем этак обиняками, между делом, под сурдинку совершенно иной музыки? И снова решил, что нет. Не напрасно. Теперь он обратит весь пыл своих королевских чувств на меня… А его семейство получит время для приведения в порядок своих дел, в чем бы они ни заключались.
И еще я думал о том, что когда-нибудь да надо платить по счетам, которые выписывает тебе натуральная действительность – и твое собственное давнее упрямство. Только я еще не полностью себе представлял – чем и как. И кому.
Знак XIII. Филипп Родаков. Рутения
– Да уж, подпортился наш любимый королек, – вздохнул я. – Завоеватель, как его достославный прототип. С чего бы это?
– Порча подобного рода начинается с личных обстоятельств. Сначала жена изменила, потом сын подорвал всякие устои. Старшую дочку ему еще раньше запретили, – пояснил Торригаль. – Вот он и взялся пожирать сыновей, как Сатурн. Своих и чужих.
Я не очень понял: про войну он это или кое-что вдобавок.
– А уж Арман-то как разгулялся напоследок. Только я чего не понимаю, – сказал я. – Ну что его захотят попридержать, дабы Моргэйн лучше папочки слушался, – это было понятно и ежу. Что попросят помощи или там совета – еще понятнее. Но зачем наш Арман медведя за кольцо в носу этак без предисловий дернул? Он что, не предвидел бурной королевской реакции? Нет, я бы точно замял эти давние дела. Подумаешь, кто-то не так и не на том женился и вышел замуж.
– Совсем напротив: именно так и на том, – возразил он. – Только извилисты были пути Провидения. Как та самая удавка на двоих.
– Ты имеешь в виду брак? – отозвался я.
Арман Шпинель де Лорм ал-Фрайби. Скондия
Если бы я был горожанином, который отродясь не выходил за стены иначе, как по ярмарочным и свободным от работы дням, я бы ничего и не почувствовал, право. Никакого утеснения свободы – по крайней мере, на первых порах. Обширный сад, весь будто растрепанный от снега, что возлежит на ветках целыми охапками и то и дело срывается тебе за шиворот плаща, кованые решетки на окнах первого этажа – а второго тут и не было. Прекрасная кузнечная работа не позволяла предполагать ничего позорного для меня: простое требование безопасности в стране, где ворам не отрубают рук, а просто и незатейливо вешают, невзирая на то, сколько дней они до того не ели. Незатейливо – значит по-домашнему, без привлечения мейстера: пришлыми солдатами или местной стражей. Вот убийц всего-навсего укорачивают прямым мечом на одну из двух главных конечностей по выбору, – язвил мой охранник, – оттого-то и нужны вам, сьер Арман, такие охранители, как мы с моим хорошим дружком.
Охранители. Охренители. Ну да. Простукивают стены, лязгают замками и запорами на внешней стороне двери. Выворачивают кверху корешком и трясут те книги, что я прибывают ко мне из королевской читальни и иных достойных мест. Щупают и смотрят на свет составленные для королевского кастеллана перечни с наименованиями тех вещей, которые мне потребны. Пробуют изо всех блюд и кубков мою еду – чтобы не отравили или какой-либо иной подляны не подсунули. Вроде обломанного бритвенного лезвия. Перетрясают одежду и постельное белье на предмет животных паразитов. Я подозреваю, даже мою ночную вазу мимо них не выплескивают.