Милицейская сага
Шрифт:
– Выйдите пока, пожалуйста, - поспешно попросил он Незналову. Та послушно, без эмоций поднялась, повернулась и вышла из кабинета, аккуратно прикрыв за собой дверь.
– "В результате аварии погибла"...
– Вадим продолжал пробегать глазами по тексту обвинения.
– "Своими действиями Незналова Л.И. нарушила п.п. ... Правил дорожного движения, то есть совершила преступление, предусмотренное частью второй статьи 211 УК РСФСР"... Это как это?
– Вадим Викторович! Я прошу вас взять себя в руки. Я тщательно разобрался. Встречался с
У склонившегося над ним Хани заклацали зубы, и по телу Препанова пробежал предвкушающий озноб. Он попытался отодвинуться. Но влажная спина уперлась в стену.
– Послушайте меня, Вадим!
– речь Препанова сделалалась горяча и сбивчива.
– Вы недопонимаете. Наш сослуживец, наш товарищ по оружию попал в беду. Да, в беду! Надо понимать, что происшедшее - это чрезвычайная случайность. Мне, как и вам, близко горе матери. Это тяжелое, но вынужденное, необходимое решение. Если хотите знать до конца, как товарищ товарищу, - об этом попросило руководство управления. Есть такое понятие - корпоративная честь. Мне объяснили: существуют силы, стремящиеся использовать инцидент как повод для политических инсинуаций. На карте репутация органов внутренних дел. А мы с вами прежде всего офицеры.
– Стало быть, мать погибшего ребенка в тюрьму за инсинуацию?!..
– диковинное словцо вывело Вадима из ступорного состояния.
– Ты! Интеллектуалист хренов!
– Мы живем в гуманном обществе! И суд никогда не посадит в такой ситуации мать. Мне твердо обещали - максимум будет условное наказание. А товарищ Галкин клятвенно заверил руководство, что, несмотря ни на что, лично изыщет тысячу рублей, чтобы возместить причиненный ущерб! .. Опомнитесь же!
– тонко вскричал Препанов, больше надеясь теперь привлечь внимание из коридора.
– Братья по оружию, говоришь! Поздние фламандцы, говоришь! Паскуда ты худая. Да я ...
– Вадим оборвал хрип, тщетно пытаясь найти в богатом своем лексиконе подходящие к случаю слова.
– Шмась сотворю!
– вырвалось откуда-то из самых темных его глубин, и сведенная в кулак рука с хрустом впечалась в распущенные, покрытые пузырьками губы лейтенанта Препанова.
Лишь через полминуты на крики наконец прибежали и оттащили от сжавшегося в комочек Препанова яростно пинающего его ногами Ханю.
В тот же день заместитель начальника районного угро Мороз, выезжавший на место наезда, дал интервью местной молодежной газете, в котором публично обвинил в происшедшей аварии сотрудника органов внутренних дел Галкина, предложив общественности взять дальнейшее расследование по уголовному делу под свой контроль.
20.
Когда в дверь кабинета постучали, Тальвинский занимался нудной поденной работой - расписывал по службам поступившие заявления.
– Войдите. Взглянул и - окостенел, увидев перед собой одетого в парадную форму, выбритого и опрятного Чекина.
– Никак мир перевернулся, - с тяжелым
– Ты еще не одет?!
– в свою очередь фраза Чекина была явно домашней заготовкой.
– На кадровую комиссию выехал замполит.
– А ты?!
– Мне там делать нечего... Да и тебе тоже. Разве тебя вызывали?
– Нет, конечно, - погрустневший Чекин присел на стул.
– Но я без приглашения. Прорвусь. Заставлю выслушать. Я им скажу...
– Да чего ты там скажешь? Что ты можешь сказать, Александрыч? Что я могу сказать? Что Ханя отличный сотрудник и незаменимый следователь? Так нам в лицо загогочут: за ним с десяток взысканий. Согласно последнему "частнику" из суда - просто вор. А у Препанова и вовсе перелом ребра. Скажи спасибо, что только выгоняют. Так что не дергайся. На решение комиссии ты не повлияешь, а себе навредишь запросто, - тоже, знаешь, косятся.
– Сливаем, значит, Ханю?
– Чекин прищурился.
– Никакой формальной зацепки, чтоб его спасти, у нас нет. Пойдет в народное хозяйство. Если не дурак, еще и раскрутится.
– То-то что формальной, - вцепился в неудачное словцо Чекин.
– А ты неформально попробуй. О друге нашем все-таки речь. Хоть ты нас теперь за друзей не держишь.
– Остынь, Александрыч.
– Не за выговоры ведь его гонят. И даже не потому, что рыло набил. Главное - против их линии попер, - этого не прощают. Тяжко мне, Андрей. Двадцать лет в милиции, всякого повидал. А уж какие беззакония творили! У! Пальчики оближешь.
– Тем более нечего теперь из себя святошу корчить...
– Скверно это было. Но ведь при том - для дела старались. Впереди - цель!
– Больно много ты в нее верил.
– Я в слова не верил, Андрюша! Но знал - должно стать лучше! Может, не так, как мне вдалбливают. Но - лучше! Взял бандита или ворюгу - есть! Минус один! Простой счет. А то, что он потом, может, воспроизведется, - так я его опять посажу. А теперь и вовсе что-нибудь понимать перестал: за что бьют? Чего должен? Чего не должен? Вспомни хоть Лавейкинское дело: едва дотянулись до крупняка, а это и не ворье, оказывается, вовсе, а творцы новой экономики. А ведь как тянули, так и тянут чужое. Только раньше втихаря, а сейчас - прилюдно, в нахалку.
Вместо ответа, которого у него не было, Андрей принялся гонять по столу заветный коробок.
– Но ведь те же самые. Те же!
– смотреть на волнующегося, без фирменного иронического прищура Чекина было непривычно и - зябко.
– За два-три года и - наизнанку. И при этом безапелляционность и непогрешимость те же. Он тогда поучал. И теперь тоже. И тоже как будто от сердца. Не в том даже дело: верю - не верю. Сейчас мозги у всех подвинулись. Но ты либо верь, либо не верь. Закон по понятиям разбили: это для своих, это - для остальных. И что по сравнению с этим Ханины шалости? Поедем, Андрей. Скажем свое слово.