Милицейская сага
Шрифт:
– Да? Хотел бы посмотреть, что ты скажешь? - Моего слова, может, и мало. А тебя не выслушать не могут.
– Александрыч, если не ошибаюсь, ты меня когда-то учил, что упертость - признак тупости. Усвой главное - Ханя дошел! Он за пределом. Вытащи его сейчас, через месяц заново "сгорит". Так что не рыпайся. Или - самого сожрут. А ты мне по-прежнему дорог как память.
– Значит, отказываешься?
– Я не камикадзе.
– Вижу, - Чекин поднялся.
– Опомнись, Аркадий!..
На пороге Чекин задержался. На лице его восстановилась прежняя ирония.
– Будь здоров, служивый!
Дверь за ним
– Ну, и!..
– он с размаху впечатал ладонью по стеклу, осколками разорвавшегося снаряда разметав пепельницу, карандашницу, подставку под календарь, - все, что перед тем было "канцелярским прибором для руководителя".
На шум с испуганным лицом вбежала Альбина. Увидев облизывающего кулак Тальвинского, метнулась к нему:
– Покажи! Ты ж всю руку разбил. Господи! Вот медведь. Подожди секунду, йод принесу.
– Постой! Поцелуй меня, - Андрей обхватил ее за талию, притянул.
– Осторожно! Войдут. - И черт бы с ним! - И это говоришь ты?! Полночи проповедовавший мне правила конспирации? Господи! Да что же с тобой происходит, Андрюша?
В голосе ее Андрею почудилось что-то похожее на ту нежность, какой не знал он с того времени, как расстался с Валентиной.
– А знаешь что, друг мой Альбиночка? Чего тебе женихов на стороне искать? Выходи-ка ты за меня, - вырвалось у него.
Он не слишком удивился, когда через два часа позвонил начальник следственного управления Сутырин и, чуть смущаясь, сообщил, что Чекин учинил на кадровой комиссии скандал, а когда ему пригрозили понижением в должности, там же написал рапорт об увольнении.
– У вас есть кандидатура на его место, Андрей Иванович?
– явно боясь неприятных вопросов, уточнил он.
– Кандидатуры есть, как не быть. Чекина такого у меня больше нет. И никогда не будет. И у вас тоже. - Поумерьте-ка тон, подполковник!
– осадил Сутырин.
– Я, если хотите, был против. Но заседание вел генерал. Так что - без комментариев. И еще, Андрей, немного забегая вперед: Муслин на комиссии негативно доложил о положении в районе. Так что готовься сдавать дела новому начальнику отдела, - Сутырин отключился.
Все! Кончилась Чекинская эпоха. И даже не Чекинская. Просто - эпоха. Где действовали многолетние, устоявшиеся и понятные правила игры. Новое время требует новых подходов, - как выражается заклятый его друг полковник Муслин. И Аркадий Чекин, не пожелавший принять эти новые подходы, свой выбор сделал. Умный Чекин, безусловно, прав: вот-вот начнется передел мира, то есть игра без правил. Не честнее ли в самом деле подать рапорт и поискать себя в другом измерении? Тем паче, что место под новым солнцем для него теперь "заказано". Лучшее, что может "светить", - дослуживать, медленно спиваясь, заместителем начальника какого-нибудь райотделишки. И ради сомнительной этой перспективы ломать себя?
Андрей вышел в "предбанник", где слышались бодрые, перебивающие друг друга мужские голоса и поощряющий их женский хохот: наряду с неистребимым инспектором по разрешительной системе Альбину теперь охмуряли еще два стажера из школы милиции.
Андрей остановился, неспешно обвел глазами смутившихся, ожидающих разгона сотрудников, тонко улыбнувшуюся ему секретаршу.
–
– Я беру отпуск. Так что бросай-ка всю эту бодягу к чертовой матери и - поехали на турбазу.
Ошалелые мужские лица, раскрывшийся непроизвольно пухлый ротик Альбины. Как сказал бы Виталий Мороз, - картина Репина "Не ждали".
21.
Август девяносто первого выдался знойным. Еще недавно гнилостный от бесконечной слякоти воздух прокалился, и областные дома отдыха и турбазы наполнились отдыхающими. Мороз, которого Андрей уломал поехать вместе с ним, с трудом, несмотря на многочисленных "дружбанов", сумел выбить четыре путевки.
Впрочем, четыре могло оказаться и много. Виталий, все еще не в силах забыть Марину Садовую, решился, воспользовавшись поводом, пригласить ее. Но та, занятая сборами к отъезду, - через две недели вместе с мужем они отбывали в новый гарнизон, - от поездки, хоть и с видимым сожалением, отказалась. Зато лихо впиндюрила вместо себя завизжавшую от восторга Марюську. Растерявшийся от неслыханной наглости Мороз даже не отбивался: с ехидной девчушкой у него установились вполне приятельские отношения. Да и путевка все одно пропадала.
– Увы! Четырехместный номер на всех, - выйдя из турбазовской регистратуры, расстроил остальных Мороз. Он с томлением проводил глазами прошуршавшую мимо шортиками складненькую отдыхающую. Предвкушающе подмигнул фыркнувшей Альбине.
– Ништяк! Впереди две недели. Ни одна не уйдет.
Не в правилах Виталия Мороза было откладывать выполнение принятого обязательства. Потому каждое утро натягивал он длинные, под колени шорты с лэйблом "Ну, погоди!", извлекал из соседней постели Марюську. И, оставив в номере истомившихся жениха и невесту, шествовал к "мясным рядам" - протянувшемуся вдоль ленивой Волги песчаному пляжу.
Здесь оглядывался с видимой скукой. Но под нарочитой сонливостью пресытившегося отдыхающего скрывался азарт "вставшего на след" охотника.
– Вон та ничего, слева, сисястая, - подсказывала вошедшая во вкус розыскных мероприятий Марюська.
– Старовата, правда: лет за двадцать точно!
– Что хочет женщина, то хочет бог, - за эти несколько дней Виталий привык доверять вкусу маленькой разбойницы. Тяжко вздыхая, подходил к намеченному объекту.
– Девушка!
– привлекая внимание, он опускался подле на песок, грустно всматривался в ожившее лицо.
– Имею до вас огромную человеческую просьбу. Эта девочка, эта кроха - моя сестричка...Ты присаживайся, Марюся... Стыдно признаться, но нас оставила наша мама. Мне-то ничего. А ребенку так нужна материнская ласка.
Раздавался жалобный детский всхлип - ударная реплика Марюськи.
– Чем же я могу?
– Станьте нашей мамой. Дня на два, не больше, - и голубые Виталины глаза требовательно устремлялись в самые глубины сострадательного женского сердца.
Нельзя однозначно утверждать, какой из аргументов срабатывал: брошенная бесчувственной матерью малютка или мускулистое тело ее старшего брата. Но только через пару минут маленькая разбойница убегала к воде, где атаманшу с нетерпением поджидали несколько приятелей лет по тринадцать - четырнадцать, а Мороз, задумчиво перебирая в руке подрагивающие женские пальчики, повествовал грустную историю своей несложившейся