Мои дорогие привидения
Шрифт:
Размышления опять переключились на чисто практические нюансы. Допустимо ли вмешательство только в отношении детей, или же возможно и со взрослыми? Как долго можно пребывать в «задуманном»? И в принципе, является ли это самое «задуманное» точным отражением существовавшей когда-то прежде реальности? Вроде бы выходило, что является, однако сомнения у Феди оставались. То же касалось и проблемы материальности. Может, для окружающих из другой эпохи Котофей и Настя были своего рода привидениями, но вот продавщица в магазине – с точки зрения Фёдора – оказалась вполне реальной и осязаемой.
И пыль, оставшаяся на теле, тоже была вполне материальной. И запахи, и звуки всего происходящего никак не тянули на галлюцинацию, сон или нечто подобное. Тут Фёдор углубился в рассуждения на тему того, в какой именно момент талант перестаёт работать как ключ зажигания, и реальность прошлого уже достраивается самостоятельно. И насколько глубокими должны быть познания сочинителя, чтобы запуск прошёл удачно. А если познаний недостаточно – что будет? Не повернётся ключ? Или дверь откроется в не до конца «прорисовавшийся» мир? И если второе – возможно ли потом из такого «полуфабриката» отыскать дорогу назад?
Уже в сумерках писатель закончил свои прогулки, загнал и накормил кур, и вернулся в дом. Разламывая пакет с лапшой быстрого приготовления и ожидая, пока закипит чайник, парень подумал, что можно было бы съездить в Дубовеж. На месте посмотреть тот самый магазин – если, конечно, он ещё цел. Может даже попытаться осторожно расспросить кого-нибудь из местных жителей, вдруг помнят о происшествии. Это сняло бы часть вопросов и позволило составить хоть какое-то впечатление о масштабах и последствиях.
Голова пухла от мыслей и туманных, но манящих и сладостных, перспектив. Поужинав, парень выглянул в окно: по селу снова стлался туман, и Федя зуб готов был дать, что снаружи опять наступил прохладный и промозглый вечер.
«Сочинитель хренов», – попенял он себе. Однако, вспомнив проявившуюся в зеркале свиную морду, взял с кровати банное полотенце и отправился принимать перед сном душ.
Глава 10. Река Серебрянка
Будильник на смартфоне поднял Фёдора в семь утра. Зевая и почёсываясь, парень, как был в одних трусах, прошлёпал к умывальнику и, фыркая и отдуваясь, несколько раз хорошенько сполоснул лицо холодной водой. Потом оделся, вышел на крыльцо и с наслаждением вдохнул свежий утренний воздух.
Луговец уже не спал: слева, дальше по улице, степенно беседовали две женщины – слов, правда, было не разобрать. Правее, за малинником, гнусавый старческий голос возвестил: «Вот я тя, стервь! Пшла отседова!», после чего раздался свиной визг – больше недовольный, чем болезненный. Похоже, хавронья покусилась на дедовы грядки. Где-то вразнобой зазвякали два или три коровьих колокольчика.
Федя закончил дела с курами, как следует огляделся в летней кухне и отыскал лаз в погреб. Там в прохладе стояли на полках несколько крынок с молоком, горшочки с творогом, маслом, сметаной.
«И чего бабушка Наина холодильник не заведёт?» – подумал парень,
В серванте ещё оставалось почти полкраюхи хлеба, который пекла хозяйка. Нашлась тут и колбаса, а в нижнем отделении рядом с несколькими кастрюлями и ковшиками обнаружилась старая, почерневшая снаружи, но вычищенная до блеска изнутри, сковорода. Продолжив поиски, писатель обнаружил две поллитровые банки. На обеих был наклеен широкий медицинский пластырь, по которому печатными буквами старательно вывели «СОЛЬ» и «ПЕРЕЦ». Федя быстренько сбегал в курятник, потом притащил из летней кухни примеченную там ранее бутыль растительного масла, и вскоре на плитке уже аппетитно шипела яичница с колбасой.
Закончив с завтраком, Фёдор было заколебался, стоит ли ехать в Дубовеж – ведь ни Настя, ни Котофей так и не появились. Однако решив, что ничего такого уж страшного в его отсутствие не случится, принялся собираться в дорогу. Парень проверил исправность велосипеда и состояние шин, быстренько опустошил свой рюкзак для планировавшихся покупок и написал на листочке из блокнота записку. Запер дверь, сунул свёрнутую трубочкой бумажку в замочную скважину («В Луговце воров нет, а селянам про наши дела знать ни к чему») и выкатил велосипед на дорогу.
Высокая закрытая рама была непривычной, так что несколько секунд Федя примеривался, как лучше будет садиться и соскакивать с «железного коня». Затем, с горем пополам припомнив прежние свои навыки, оттолкнулся, нажал на педали – и большие колёса мягко зашуршали по никогда не знавшей асфальта дороге. Посадка оказалась не самой удобной, с наклоном вперёд, но Фёдор вскоре приноровился и даже начал получать удовольствие от езды. Велосипед с лёгкостью брал мелкие неровности рельефа, не вяз в попадавшемся на пути песке, а от малейшего приложения усилий скорость сразу начинала заметно увеличиваться.
Писатель крутил педали и с радостным предвкушением поглядывал по сторонам. Луговец уже остался позади, теперь парень оказался на лесной дороге, в точности такой же, по какой пришёл на днях в село. Судя по засохшим рытвинам, во время хороших дождей этот путь грозил превратиться в топь, ничуть не хуже настоящего болота. Однако дождя давно не было, поэтому даже в попадавшихся время от времени низинках вода пропала совсем, а редкие следы автомобилей высохли настолько, что при столкновении с колесом велосипеда рассыпались пылью.
«Значит, кто-то тут всё-таки ездит! Лесники, наверное, или председатель на каком-нибудь УАЗике», – решил Фёдор. Солнце поднялось уже довольно высоко, в лесу стало малость душновато и опять начали досаждать комары.
«А в Луговце их нету, – с удивлением подумал писатель. – Заколдованное место, что ли? В сущности, почему бы и да».
Припомнились слова кота о том, что «необычных» людей в округе хватает. Наина Киевна явно попадала в число таких «коренных жителей», это уж сомнению не подлежало. Сёстры её, значит, тоже. Племянник? Само собой, с такой-то родословной. Так ещё, может, племянник далеко не единственный. Настя вон тоже про Наину Киевну говорит – бабушка. А живёт с дядей.