На развалинах Мира
Шрифт:
— Правда?
Она с недоверием посмотрела мне в лицо. Я кивнул:
— Правда. Если ты опасаешься, что связалась с алкоголиком — брось. Я не из этой породы.
Она промолчала, но я заметил, что она заметно расслабилась. Видимо, мой ответ рассеял некоторые ее подозрения на мой счет… Пока она помогала мне накрывать на стол, я украдкой рассматривал девушку. Она доходила мне до плеч ростом, во всех ее движениях присутствовала плавная грация и мягкость. Волосы Ната распустила свободно по плечам — они у нее спускались ниже лопаток, почти до пояса, и имели темный,
Глаза девушки были карие. Руки — тонкие, но сильные. Покатые ключицы, тоненькая талия… Похоже, что она занималась спортом в лучшие времена — или же, чем-то, вроде танцев. А улыбалась она так, что от одного этого, камень, лежавший у меня на сердце — от этой ночи — вмиг растаял… Мне нестерпимо захотелось ее обнять и поцеловать — и я спешно отвернулся, чтобы не выдать блеска своих глаз. Ната выбрала яблочный сок. Я вскрыл банку своим ножом. Увы, но консервного, у меня в подвале, так и не нашлось.
— Ната… За тебя.
Она задержала стакан в руке.
— Почему за меня?
— Потому что я — мужчина. А у мужчин принято пить за женщин… а не за себя.
— Даже если эта женщина — всего лишь подросток?
— По правде говоря, ты не совсем обычный подросток… Да, даже так. Только у меня возникли сомнения… Некоторым образом ты всячески даешь мне понять, что относишься, к несколько старшей, возрастной группе. Тебе действительно, четырнадцать лет?
Ната усмехнулась.
— Ты не веришь? Да, мне — четырнадцать. С половиной. Ты считаешь меня старше?
— Физически ты развита несколько более… в общем, не гадкий утенок, а скорее — лебедь.
Она поморщилась:
— Не люблю сравнений с животными или птицами — отдает, каким-то зоопарком.
Да и не тяну я на лебедя. А с кем бы ты сравнил себя?
Я почесал затылок.
— Как-то и не думал… Кошкой, которая гуляет сама по себе. То есть — котом, конечно.
— Ну, что-то в этом есть… Но кот? Нет, слишком мелко! Я не вижу в тебе обычного, бездомного кота — скорее уж, что-то более серьезное!
— Давай завтракать, — я улыбнулся и придвинул к ней самодельную тарелку.
–
А то мы наговорим друг другу такой ерунды, что потом и сами не разберемся, что несли.
… И настали дни, совсем не похожие на те, которые я коротал, будучи в подвале один. Мы могли разговаривать часами. Спорили, советовались, и учились — друг у друга. Выживанию. Оказалось, что и мне есть, что почерпнуть из ее знаний — несмотря на возраст и кажущуюся беззащитность девушки. Одним словом — жили.
Бок у девушки, тревоживший меня поначалу, на удивление быстро стал заживать. Сказался и уход, и постоянные натирания лечебными мазями — в них я разбирался и следил за тем, чтобы Ната не забывала употреблять их каждый день. Так же скоро поджили и стертые ладони у меня самого — и даже быстрее, чем у нее. Но на мне все теперь залечивалось гораздо быстрее — и я смутно подозревал, что здесь не обошлось без моего недавнего прошлого. Я не хотел говорить об этом Нате — боялся, что она воспримет все очень тяжело. Мне и самому было многое не ясно — звериные
Мой щенок на удивление быстро привык к тому, что все внимание отныне уделялось не ему, а Нате, так неожиданно появившейся в нашем холостяцком, мужском обществе. Он не ревновал — напротив, по свой щенячьей натуре, очень непосредственно и неуклюже втерся меж нами, требуя свою долю ласки.
И получал ее — но уже не столько от меня, сколько от девушки. Она быстро нашла с ним общий язык — и теперь быстро приучала окликаться щенка, на выбранное ею случайно имя — Угар. Подпалина ли на боку, белое пятно на груди — так или иначе, кличка очень подошла щенку, и он, сообразив, что все прочие отошли в прошлое, стал отзываться на эту весьма охотно.
То, что щенок все схватывал на лету, было и удивительно, и подозрительно.
Но, привыкнув к тому, что никакой напасти ждать от него не приходится, я обращал на это внимание лишь в связи с тем, когда требовалось научить его очередному фокусу. Это была либо команда что-то принести, или — с появлением Наты — привести девушку. Он несся к ней, и, хватаясь зубами за ее штаны, упирался всеми лапами в бетонный пол, стараясь вытащить ее к выходу. Угар ни разу никого из нас не укусил — даже в шутку. Хотя его клыки могли бы сделать честь и взрослой собаке — он был из довольно крупной породы. Я посматривал на шкуру, лежащую теперь на полу, возле постели Наты, и вспоминал, каких размеров достигала его мамаша…
Ната взяла все заботы по дому на себя — кроме разве что тех, что всегда и повсюду были прерогативой мужской работы — вроде колки дров. Или, пополнения запасов воды — они теперь в бочке таяли на глазах. Она наводила чистоту старательно и с таким усердием, что мне приходилось по несколько раз в день выходить с пустыми ведрами к ручью. Неприкосновенной оставалась лишь та вода, которая хранилась во второй бочке — для питья.
Мы скроили — и я помог ей сшить — несколько рубашек, типа тех, что я смастерил для себя сам. С прорезями для головы и длинными рукавами.
Собственно, большей частью я лишь торчал рядом и пытался давать советы.
Она шила куда лучше меня — и, как итог, ее рубашки оказались настолько качественнее моих, что мне не оставалось ничего иного, как попросить ее заодно переделать мои собственные. Зато, анорак для нее — теплую куртку мехом внутрь — я сшил самостоятельно. Набив руку на подобных, я сделал ее быстро — за два вечера. Теперь девушка могла выходить со мной за пределы подвала, не боясь замерзнуть. Куртка девушке очень понравилась — и в благодарность она чмокнула меня в щеку… А потом печально заявила, что щетина — не украшение для настоящего мужчины. Пришлось, горестно вздохнув, отправляться к осколку зеркала и там долго скоблить подбородок и щеки одним из моих драгоценных лезвий. При той скорости, с какой у меня росла борода, мне грозило ежедневное бритье, или уничижительный взгляд юного создания, не желающего выносить мой неряшливый вид. Ната тоже многое умела