На развалинах Мира
Шрифт:
Она мягко улыбнулась и ответила:
— Не сотворю. Но я ведь так и не поблагодарила тебя за то, что ты для меня сделал!
–
Вот еще…
Я напрягся — Ната быстро пересекла расстояние, отделявшее нас друг от друга, и встала передо мной:
— Можно тебя поцеловать?
Она решительно подтянулась на цыпочках и коснулась моих губ.
— Это, конечно, не очень много… но от сердца!
— Более чем достаточно. Прекрасная награда. Какая и положена настоящему принцу, выручившему несчастную девушку, заточенную кровожадным волшебником в заколдованный замок… А теперь — на будущее —
Я сделал то, что сделал бы всякий на моем месте.
— Увы, — она провела пальцами по моим губам. — Где они, всякие? А уж если говорить о принцах… им ведь положена иная награда. Но, ты же, на принца как-то, не тянешь… Ты не обиделся?
— Не очень. Я рад тому, что мы так хорошо друг друга понимаем.
— Продолжим осмотр?
— Я думал, ты хочешь скорее поесть и отдохнуть. Но, если хочешь — давай.
Она повернулась и направилась обратно. Я, вздохнув, сам себя ущипнул за ногу — так тебе и надо! — и поплелся следом, прикидывая попутно, из чего сделать ей лежанку. Следовало придумать что-либо, чтобы девушка могла чувствовать себя защищенной от нескромных взглядов — в данном случае, хотя бы и моих…
Она медленно ходила по всему подвалу, дотрагиваясь руками до коробок с консервами, до мешков и банок, до кульков с крупами — и я видел, как мелко-мелко дрожат ее руки. Она не признавалась мне, что испытывает, видя все это, но я и сам догадывался… Мы почти ничего не ели последние дни. Я подошел к бочке, в которой нагревал воду и посмотрел внутрь. Воды было на донышке. Я почти все израсходовал при уборке.
— Ната!
Она продолжала ходить по коридорам, не слыша моего обращения.
— Ната! — Еще громче прикрикнул я.
Девушка испуганно отдернула руку, решив, по-видимому, что я рассержен.
— Иди сюда. Ну что ты?
Она робко подошла, замерев с опущенной головой в двух шагах от меня.
— Да ты что?
— Я случайно… не сердись, пожалуйста!
— Не понял… За что?
Она вскинула голову и мне сразу стало стыдно — до меня дошло, что она меня попросту боялась… Боялась моего превосходства над ней в физической силе, моей сытости и устроенности бытия, моего варварского вида. Я смешался и не сразу нашелся, что сказать:
— Послушай… я вовсе не хотел тебя, ну как бы сказать… Испугать. В общем, я же уже сказал тебе — не бойся.
— Да…
— Тебя что, часто обижали взрослые? Или… Ну, ладно, — я решил не давить на нее в этом плане. — Мне надо, чтобы ты мне помогла. Тебе надо помыться… да и мне не мешает, тоже. Вода здесь недалеко, возле холма.
Что-то, типа ручья. Но надо, чтобы ты смотрела, если появится кто ни будь.
Раньше такой надобности не было, но мало ли… Я буду набирать и таскать воду, а ты будешь караулить. Хорошо? А потом мы поужинаем. А пока — перекусим, чем ни будь…
— Да.
Я кивнул ободряюще головой, и, подхватив ведра, пошел к выходу. По торопливым шагам позади себя я услышал, что мог бы ее и не звать — она боялась остаться в подвале одна.
Ната стояла на небольшом возвышении, прикрывая глаза ладонью от пыли, которую нес начинающийся ветер, и внимательно смотрела по сторонам. Я таскал воду, наполняя бочку до самого верха. Пришлось сделать почти десять ходок туда и обратно, пока
— Пойдем вниз. Хватит.
Я устало выдохнул и, пропустив ее, маленькой мышкой проскользнувшую мимо меня в подвал, поднял дверцу и притянул ее к отверстию, а затем привязал к скобам. Конечно, это было более для самоуспокоения, но на первых порах, могло, кого ни будь, сдержать. Угар, занявший свое привычное место, посматривал на нас своими глазками-бусинками, и терпеливо ждал, когда я начну с ним играть, как это было до похода. Но сегодня мне было не до щенка. Усталость, скопившаяся за эти дни, буквально сшибала с ног. Я не стал выливать последние два ведра и отнес их к очагу. Дрова лежали на месте, заготовленные щепки — тоже. Чиркнув спичками, несколько раз, я разжег костер и подвесил ведро над огнем.
— Ната… — мне было неловко, но приходилось как-то решать эту проблему.
–
Я говорил о мытье… но выразился не совсем точно. Мне кажется… Я имел в виду то, что искупаться надо полностью. Ты давно этого не делала?
— С первого дня… не помню. Попадала под дождь — вот и все. И пару раз в озеро залезала. Пока не увидела там это чудовище.
— Ты сможешь сама? Я бы этого не говорил, но… Как у тебя бок?
— Я попробую… — она смутилась.
Я поискал глазами. На полке лежал кусок старой клеенки, которую, видимо, клали на стол во время обедов. Прибить пару щепок в стеллажи, подвесить пленку — это заняло очень мало времени. Вода самотеком должна была уйти в щель в углу — я прорубил ее специально, ленясь оттаскивать грязную воду к трещине. Я принес мыло, кусок полотенца, которым сам пользовался как мочалкой и чистое ведро.
— Я сейчас налью воды… А ты, когда вымоешься, одень вот это. Великовато, но больше ничего нет, — я повесил рядом с импровизированной ширмой белый халат, оставшийся от продавцов. — С твоей одеждой, что ни будь, придумаем позже. А то у меня уже ноги подкашиваются.
Она встала перед клеенкой, и, не поднимая на меня глаз, принялась стягивать с себя изорванный свитер. При этом движении она охнула и, скривив лицо, схватилась за бок. Я подскочил к ней.
— Давай, я…
Свитер снимали долго. Приходилось, как можно бережнее стягивать его, чтобы не заставлять Нату принимать той позы, при которой она начинала сжимать губы от боли. Под свитером была белая блузка, вернее, бывшая когда-то белой… и больше ничего. Она была одета на голое тело. Я расстегнул пуговички и машинально потянул за рукава. Ткань осталась в моих руках, открыв худющее, изможденное тело подростка, с, тем не менее, совсем не по-детски развитой грудью. Я вздохнул — все воспринималось отстраненно, словно передо мной была уже не женщина, а я уже перестал быть мужчиной.
Главное было в том, что это человек… и я теперь был не один. Она, не делая попытки прикрыться, молча ждала, что я буду делать дальше. Я, закусив губу, принялся развязывать шнурок на ее штанах. Ткань потеряла свой цвет и стала неимоверно грязной, вся в жирных пятнах и подпалинах. Но под снятыми штанами открылись такие точеные ножки, что у меня перехватило дыхание. Кроме черных плавочек, на ней больше ничего не было. Тело Наты было вовсе не как у девочки — подростка. А она продолжала хранить молчание