На санях
Шрифт:
После занятий он уселся в читалке, продолжил свои литературные упражнения. На стол перед собой положил том ленинского ПСС — будто пишет конспект. Трудился увлеченно, язвительно улыбался. И впервые за все эти поганые дни не чувствовал себя подонком.
Домой он вернулся в седьмом часу. Как говорится, усталый, но довольный.
В коридоре стояли мать с отчимом, одетые.
— Марат решил сделать мне сюрприз. Мы едем в ресторан ЦДЛ. Ужин тебе я оставила.
Мать была оживленная, радостная. Рогачов же смотрел хмуро, исподлобья. Наверно
— Мам, ты только ключ мой отдай. Опять унесла.
— Ой, извини.
Дала.
— Это твой, с ленточкой, — терпеливо сказал он. — Мой-то где?
Мать стала шарить в сумке.
— Идем, столик заказан на семь. Отдадут. Потом найдешь, — поторопил ее Рогачов.
Ушли.
Только разделся-разулся — телефон.
Снял трубку настороженно. Опять Сергей Сергеевич?
— Алё?
— Марк, ты? Это Настя.
Всю неделю не думал о ней, не вспоминал. Как было решено. Оказывается, вполне можно взять и отключить болевую зону. Местная анестезия. Нет, в данном случае это навсегда, так что ампутация. Новое умение, очень полезное. Рубцевание шло успешно, никаких болей в отсеченной конечности.
Но к тому, что ампутированное вернется, Марк был не готов и пошел вразнос — шумно вдохнул воздух, запыхтел, потом позорно пролепетал:
— Откуда ты…? Как ты нашла мой телефон?
— Очень просто. Взяла в читальном зале «Справочник Союза писателей», списала телефон Марата Панкратовича Рогачова. Почему ты мне не позвонил? Мы же договорились. У тебя всё нормально? Ты не заболел?
Было искушение соврать: да, приболел немного. Но Марат взял себя в руки. Хвост по частям не режут, это не ампутация, а садизм.
— Я здоров. А не позвонил, потому что нам не надо встречаться.
Хорошо сказал, твердо. Теперь сбилась и залепетала Настя.
— Почему? Я тебя чем-нибудь обидела? Что-то сказала или сделала не так?
— Нет. Ты всегда всё говоришь и делаешь так, — нескладно ответил он. И опять сбился.
— Значит, я тебе не нравлюсь…
Голос сорвался. Марат испугался, что она заплачет.
Нет, с Настей так нельзя! С ней нужно прямо и честно, без экивоков. Насколько возможно честно…
Он кашлянул — и как в воду с трамплина:
— Ты мне больше чем нравишься. Я в тебя влюбился. Стал про это думать. И понял, что ничего хорошего из этого не выйдет. Во-первых, у меня никаких шансов. Только печенку себе изгрызу. А во-вторых, даже если… Даже если чудо… Выйдет еще хуже. Я тебе не пара. Ни в каком смысле. Дело даже не в том, кто твой отец и какие у тебя друзья, хотя это тоже… Дело в том, что ты очень хорошая, а я… Я дрянной. И если стану к тебе подкатываться, то буду совсем подлец. Так что давай попрощаемся, и…
Марат задыхался, говорить было трудно и с каждым словом всё трудней. В конце концов он споткнулся на середине фразы, умолк.
— Я ничего не понимаю… У тебя что-то случилось? — спросила Настя.
Черт, все-таки получилось признание в любви, только
Громко, грубо сказал:
— Слушай ты, бабочка-шоколадница, оставь меня в покое, а? Счастливо тебе, порхай с цветка на цветок. Не звони больше. Катись колбаской по Малой Спасской!
Шмякнул трубку и разрыдался-таки. Ничего, наедине с собой можно.
ИД МАРТА БЕРЕГИСЬ
Завтракали опять вместе, что в последнее время случалось нередко. Назавтра после внезапного появления брошеной жены и дочки-сиротки Рогачов сказал: «Если у тебя ко мне есть вопросы — задавай. А при матери об этом говорить не нужно. Пожалей ее. Договорились?» Марк пожал плечами. Не нужно так не нужно, у него своих проблем хватало. И вопросов у него тоже не было. Так он и не понял, рассказал Рогачов матери про визит бывшей или нет. Но с тех пор в отношениях с отчимом произошла некоторая разрядка в ходе Холодной войны — как со странами НАТО. Это означало, что они вообще ни о чем не разговаривали, только утром кивали друг другу. По крайней мере урод перестал кидаться, и то хлеб.
Во время завтрака вакуум заполняла мать, генерировала оживление. Они оба ей отвечали, но друг с дружкой не общались — такое примерно выходило па-де-труа.
Сегодня она говорит:
— Пятнадцатое марта. Мартовские иды. У меня сегодня на эту тему лекция в обществе «Знание»: «Ид марта берегись». Об исторической судьбе и символико-аллегорических коннотациях этого календарного дня и вообще месяца марта.
— А ты уверена, что твои пенсионеры знают слово «коннотация»? — иронически спросил Рогачов.
— Зря ты так. Это вполне интеллигентная аудитория. И я собираюсь рассказывать не столько о древнеримских ритуалах и антицезаревском заговоре, сколько о литературном ореоле марта. Подобрала множество цитат. Некоторых сама раньше не знала. Послушайте, какие поразительные строки я нашла у Эмили Дикинсон. Сама перевела на русский:
Март — месяц ожиданий.
Того, чего не знаем.
Людей из предсказаний
Мы что ни день встречаем.
Сама перевела, получилось не очень, в оригинале намного лучше, но здесь очень интересно передано чувство мистической тревоги, сопряженное с первым месяцем весны.
Марку стало ее жалко. Сколько труда, сколько времени, сколько сердца потрачено — и ради чего? Ради лекции для скучающего старичья?
Но ему в последнее время было жалко всех. Вообще всех. Таков был неожиданный побочный эффект его литературно-стукаческих упражнений. Нигде, ни в каком романе не написано про этот парадоксальный феномен: что подлое, позорное занятие может возвысить душу. Именно это с ним и происходило. Уже десять дней он составлял донос на своих товарищей, но не утопал в низости, а наоборот чувствовал себя прямо старцем Зосимой из «Братьев Карамазовых». Всех жалел и всех любил.