Над бездной

Шаховская Людмила Дмитриевна

— Вся загадка теперь для меня в том, — какой это Лентул: Кней, Нобильор или Сура? У всех троих такая обыкновенная наружность, что не составишь о ней понятия без портрета ни по каким описаниям. Старайся, моя милая, забыть твое увлечение, и выходи замуж за Октавия по совету дяди. Твой дядя не выберет тебе плохого человека в мужья. Видя тебя спокойной и счастливой, я помирюсь с моей одинокой жизнью. Если же ты исполнишь твое обещание, — освободишь Барилла, я буду даже счастливь; я не могу усыновить этого человека, но поселю

его у себя, как клиента; его семья будет моей. Его дети будут как бы моими внучатами Катуальда будет хозяйничать.

— А приедешь ли ты, Сервилий, в Рим, увижу ли я тебя, если уеду отсюда?

— Откровенно скажу тебе, Аврелия, — нет; я тебе не буду нужен: не будешь и ты нужна мне… зачем нам тогда видеться?

— Зачем… если б нам можно было никогда не расставаться!.. жить всю жизнь, как мы здесь живем… ты, я, Катуальда, Барилл…

Голос молодой девушки, звучал нежной мольбой.

— Аврелия! — вскричал Нобильор, протянув ей руку.

Она положила свою. Мир был заключен; оставалось сказать еще одно роковое слово…

Портьера на двери распахнулась и в триклиний мелкими шажками просеменили Вариний и Флориана.

— Сосед! сосед! — тихо и мрачно проговорил старик, — бегите! спасайтесь скорее! бросьте все!.. шайка разбойников вся вышла из ущелья… это мы видели.

— Они ворвались в усадьбу Петрея, — перебила Флориана, — у них 1000 человек; Бербикс, Аминандр, Дабар с ними.

— Твой Клеоним ведет их в твой дом, Кай Сервилий.

— Аминандр идет сюда, Аврелия.

— Они повесили Петрея.

— Над воротами.

— Кверху ногами.

— Костер под ним разложили.

— Кожу дерут.

— Друзья-соседи, — сказал Нобильор, — мы все это узнаем; идите и спасайтесь сами, если вам грозит опасность!

— Нечего терять время!.. бежим, Флориана!

— Бежим, Вариний…

— В Нолу.

— Нет, в Неаполь.

— Пойдем! пойдем!

Они заспорили и убежали, оставив Сервилия и Аврелию в полнейшем недоумении относительно истины или лжи сообщенного известия.

— А что, если все это правда, Сервилий? — спросила Аврелия.

— Успокойся, моя дорогая!.. тебе известно, сколько правды всегда бывает в новостях этих людей.

— С тобой, Сервилий, я ничего не боюсь. Мне послышалось, что батюшка стонет… пойдем к нему.

Они вошли в спальню старика.

Котта лежал на постели; Барилл стоял около него.

Увидев вошедших, умирающий обратился к дочери:

— Дочь, как твое имя? я забыл.

— Мое имя — Аврелия.

— А еще?

— Другого ты мне не дал, батюшка; ты говорил маме, что девочке и одного довольно.

— Ты девочка, дочь… сыну — земля… пахать… сеять… это мой сын?

— Это Барилл.

— А что такое Барилл?.. это садят на огороде, круглое… нет… это деньги, сирийские деньги…

— Это его имя, батюшка.

— Сына?.. нет…

— Имя

твоего сына — Квинт Аврелий.

— Так… помню… дайте вон то!

— Что прикажешь, господин? — спросил сириец, — полотенце?

— Такое… черное… надо сказать… оно может сказать… сыну — земля… дочери — деньги… много… три камня от головы… раб… сын… дай… скажу…

— Чернила? писать, господин?

— Писать, писать, писать!.. три камня… вот так… пальцами… сын далеко… сын не знает… три камня, дочь… три камня… рабу — воля… пиши… скорее, три камня от головы… пятьдесят миллионов сестерций дочери… все дочери… и жемчуг и векселя… много всего… воры не укр…

Котта закрыл глаза; голова его свесилась с подушки; рука судорожно прижалась к стенке его каменного ложа. Барилл, Аврелия и Сервилий Нобильор поняли, что все кончено; поняли они также, что старик в последние минуты хотел о чем-то сказать, но не успел. Давши прощальный поцелуй другу, Нобильор ушел домой.

Глава LII

Похищение Аврелии. — В вертепе. — Бегство. — Исчезновение

Аврелия с любовью дала прощальный поцелуй отцу и закрыла его глаза; потом, ставши на колени, зарыдала.

Барилл и Аврелия вместе плакали, обнявшись, как брат с сестрою, искренно жалея в глубине своих добрых сердец того, кто их мучил, пока был жив, больше всех своих невольников. Они его простили.

Скоро к ним присоединилась Катуальда.

За Катуальдой вошел Сервилий Нобильор, переодетый в темные одежды и накрыв голову тогой в знак печали.

— Сей человек отозван от мира живых, — произнес он торжественно, как жрец, — не касайтесь его тела; оно теперь принадлежит благой Прозерпине. Завесьте окна и оставьте эту комнату. Я поеду в Неаполь и привезу жрецов-погребателей. Тело надо бальзамировать для похорон. Родные не приедут из Рима раньше как через неделю.

Он уехал.

Накрыв покойника чистой простыней, все вышли из его комнаты, завесив окна в ней. Огонь на очаге кухни погасили, решив стряпать над костром в амбаре.

Была уже полночь. Нобильор не мог привезти из Неаполя жрецов-погребателей раньше следующего утра или даже вечера. Никто не думал о сне; Аврелия сидела в кухне среди своих слуг. Все тихо разговаривали о покойнике и своей будущей участи.

— Мы забыли о самом необходимом, — сказала Эвноя, — повесить кипарисные ветви над парадным крыльцом. Сбегай, Катуальда, — тебе теперь нечего делать, — наломай кипарису.

Галлиянка ушла в сад, но скоро вернулась испуганная.

— Бабушка Эвноя, — шепнула она кухарке, — за холмом-то яркое зарево, как будто у нас пожар.

— Глупа ты, девушка!.. да это, может быть, месяц всходит.

— Ох, не месяц!.. не месяц!..

— Разбойники? — вскричала Аврелия, задрожав.

Катуальда бросилась к испуганной девушке и крепко обняла ее.