Над бездной
Шрифт:
— Аврелия… милая… дорогая моя! — шептала она отрывисто, — я тебе тысячу раз советовала послушаться Кая Сервилия. когда он предлагал тебе увезти покойного батюшку к дяде… ты меня не послушалась… Аврелия, ты мне дорога… но Аминандр… он дороже тебя… он мой названный отец… я знала, что придут разбойники, но не могла выдать Аминандра.
— Изменница! да поразит Юпитер громом твоего Аминандра и тебя с ним!
— Не время теперь проклинать нас, Аврелия!.. не браниться, а действовать, сказала
— Люцилла!.. опять ты мне колешь глаза этой ненавистной женщиной!.. да разразятся над нею все беды!..
— Аврелия, пойдем скорее тайно от всех в конюшню, оседлаем лошадь… я сумею усидеть в седле не хуже мужчины… ускачем в Нолу, пока дорога свободна!.. я удержу тебя, потому что очень сильна.
—. Бесстыдная! что ты придумала мне советовать!.. планы, достойные одной твоей Люциллы!.. дочь бросит еще не остывшее тело умершего отца и благородная дочь сенатора поскачет на лошади по-мужски!..
— А лучше попасть в рабство?
— Я найду мужество умереть подле моего отца.
— Ты не умрешь, пока я жива!.. я отдам мою жизнь за твое спасенье… вспомни бедного Кая Сервилия!.. какое горе будет ему, если тебя похитят!.. он не переживет тебя, Аврелия.
— Катуальда!.. слышишь, какой шум?
— Бежим! бежим!
— Верхом на лошади — ни за что!.. бросить отца? — ни за что!
— Клянусь всеми богами, что не дам тела его на поругание!.. но ты беги, хоть верхом, хоть пешком, только беги!
Аврелия пошла к двери, но вдруг, громко застонав, убежала в спальню отца и кинулась на его труп, причитая:
— Батюшка! милый! дорогой! одна смерть оторвет твою покорную дочь от твоего праха.
— Барилл! — вскричала Катуальда, — иди за госпожой и вытаскивай ее в окошко насильно!.. разбойники идут.
— Это что за новости? — спросил озадаченный сириец, — вести от Вариния?
— Это истина, Барилл. Объяснять все теперь нет времени.
В кухню вбежал Рамес, любимец Нобильора.
— Где мой господин? — спросил он.
— Уехал в Неаполь, — ответила Катуальда.
— Слава богам!.. несчастие!.. бегите все!.. бросьте все!.. разбойники подожгли наш дом, перебили всех, кто не захотел грабить с ними… они идут сюда… они уже на дворе.
Барилл бросился в спальню Котты за Аврелией, но там уже были злодеи, влезшие в окно. Он бросился в триклиний, но и там была толпа гладиаторов, ворвавшихся в дверь террасы.
Сириец заметался, точно безумный, потом выпрыгнул в окно кухни и исчез в темноте ночи.
— Она моя! — вскричал Аминандр, грубо оторвав Аврелию от тела отца и взяв на руки.
— Нет, моя! — возразил Бербикс.
— Моя по праву учителя.
— Моя по праву мести.
— Я ее освобожу, получив огромный
— А я ее измучу без всякого выкупа; измучу, как ее отец меня мучил.
— Бербикс, чем она виновата?
— А чем виноват был я, когда меня истязали!
— Ненавистный галл!.. оставь это слабое существо!.. она моя и будет моею. Я не дам ее на мученье.
— Вспомни, гордый спартанец, что я теперь для тебя не пленник, а предводитель банды, равный тебе!.. она моя… не уступлю!
Гладиаторы хотели уже бороться за Аврелию, как вдруг раздался страшный треск: в соседней комнате обрушился горящий потолок.
Бойцы в минуты ненависти забыли о своем приказании поджечь дом.
Спартанец вырвал Аврелию из рук своего противника, воспользовавшись его минутным недоумением о причине треска, и унес ее из горящего дома. Аврелия лишилась чувств.
Собственное жилище послужило гигантским погребальным костром телу Тита Аврелия Котты. Многие из его рабов пристали к шайке разбойников; другие, и в числе их старая Эвноя, были убиты из личной мести бывшими сослуживцами, вспомнившими в эту роковую ночь все былые дрязги, некоторые убежали и попрятались в саду.
Пламя высоко поднялось к небу, пожирая вместе с усадьбой и останки скупого старика.
Разбойники не удовольствовались грабежом; они вырубили лучшие плодовые деревья в саду, перебили статуи и вазы, изломали шлюз на ручье, сожгли земледельческие орудия.
Уже начало рассветать, когда разбойники, увеличив свои шайки присоединившимися рабами Нобильора и Котты, покинули обе догоравшие усадьбы с громкими победными песнями на разных языках, с криком, смехом, визгом, все пьяные.
Они расположились станом в горах среди развалин небольшой крепости, построенной карфагенянами во вторую Пуническую войну для прикрытия высадки своих войск. От этой крепости уцелела часть стены, подземелье, служившее складом провизии, два-три дома без крыш и высокая сторожевая башня с крутою, полуразрушенной внутренней лестницей.
Очнувшись, Аврелия увидела себя в огромной подземной комнате, освещенной факелами, догоравшими при свете дня, слабо проникавшем в крошечные окна. Воздух был удушлив от густого чада догорающих факелов и от сырых дров огромного костра, вокруг которого жарилось мясо, воткнутое на колья, заменявшие вертела.
На грязном полу сидели покрытые лохмотьями люди со зверскими лицами, многие из них спали, другие ругались каждый на своем родном языке, некоторые плясали под песни и раздирающие уши звуки плохих дудок; какой-то пьяный старик бряцая на ржавой галльской арфе, сделанной из бычьего черепа, заменяя смычок реберной костью. Подруги гладиаторов и рабов также там были.