Над бездной
Шрифт:
Аврелия на этот раз податливее приняла ее ласки и убеждения, — она не отворачивалась от подруги, не противилась ее поцелуям и не проклинала ее.
— Аврелия, — сказала Катуальда, — выпей вина или молока!
— Не хочу.
— Не болит ли у тебя грудь? позволь, я натру ее тебе мазью; ты ее надорвала плачем.
— Не надо.
— Ну, я так потру, рукой.
— Оставь!
— Я смочу тебе лицо мокрым полотенцем, чтоб глаза не разболелись.
— Намочи!
Катуальда подала мокрое полотенце; пленница с удовольствием
— Здесь есть все, что мы можем дать тебе, — продолжала Катуальда, — вот каша, молоко, вино, разные плоды, жареная курица, зеркало, гребенка, чистое платье…
— Все краденое!.. награбленное!.. я ни до чего не дотронусь… все пахнет кровью убитых! кровью моего отца!
— Он умер, а не убит.
— Все равно… без погребения!.. без погребения!.. ах! ах!.. бедный батюшка!.. где Барилл? где Сервилий? и они, может быть, убиты! зачем я не увезла их!.. я их погубила!
— С тобой не сладишь! — вскричала Катуальда уже с досадой, — я понимаю твое горе и сочувствую тебе, но Бог свидетель.
— Бог!.. ты однобожница, как Люцилла!.. ты молишься одному греческому Неведомому, не почитая никого на Олимпе!
— Всем богам я молюсь; я буду для тебя молиться, хоть этому кувшину, если велишь, только успокойся, не плачь и верь моей дружбе! Разве я не доказала моих чувств тем, что сижу здесь подле тебя, имея власть в банде первую после жены предводителя, как его приемная дочь! Аврелия, кто велел мне заботиться о тебе, если не мое сердце?
— Ах, Катуальда!
— Я люблю тебя больше моей жизни! горе тебя ослепило; после ты в этом убедишься.
Аврелия стала мало-помалу сдаваться на убеждения, обняла галлиянку и положила голову к ней на плечо, безмолвно слушая ее утешения.
Катуальда спела ей погребальный гимн, как бы заочно хороня ее отца: Аврелия вторила ей, горячо молясь за душу покойника. Они стали говорить о подземном мире, причем Катуальда старалась клонить речь на блаженство Элизия и благость Прозерпины, заступницы душ перед ее грозным супругом, Плутоном. Уже день начал клониться к вечеру, а подруги все еще сидели, обнявшись, тихо разговаривая.
К ним вошел Аминандр; он был не совсем трезв, выпив лишнее от радости после победы, и очень сердит на покинувшего его банду Бербикса с его товарищами. Густые волосы спартанца были всклокочены, одежда в крови и запачкана угольями на пожаре; густые усы его еще больше были им закручены в досаде и торчали, придавая его лицу еще более насмешливое выражение, чем обыкновенно.
— Хорошо ль тебе в клетке, птица с золотыми перьями? — отнесся он к Аврелии.
Она не ответила.
— Аминандр, уйди! — тихо и ласково сказала Катуальда.
Но гладиатора в час настроения его духа, подобного теперешнему, не легко было выпроводить.
— Всегда так бывает, — продолжал он, — ласточка предупреждает горлицу, вьется около нее, но та не внемлет ее крикам: хлоп!.. и попалась в сети!.. хорошо тебе в сетях, птица
— Убей меня, разбойник, после всего, что ты сделал, — тихо отозвалась Аврелия.
— Аминандр не разбойник! — гордо возразил, спартанец, — разбойник Бербикс, разбойник Дабар; они драли кожу с Петрея, а я его спас. Аминандр — воин Спартака, освободителя рабов.
— Отец мой, уйди! — повторила Катуальда еще ласковее.
— А ты, дочь, выносишь, когда оскорбляют твоего отца, обзывая разбойником!.. не я, а Тит Аврелий был разбойником, мучителем своих рабов.
— Раб! — вскричала Аврелия, — помни, что я его дочь!
— Помню, моя птица! а ты помни, что я твой учитель, а не мучитель!.. ха, ха, ха… ты протяни твою руку Аминандру и скажи ему слово ласки и сочувствия, и Аминандр тебя полюбит, будет твоим другом и охранителем. Вспомни, сколько раз я защищал тебя от палки твоего отца!..
— Молчи, ужасный!
— Ха, ха, ха!.. римская сенаторская гордость.
— Дочь сенатора не протянет ни пальца презренному гладиатору! — вскричала Аврелия, вскочив гневно с места, — я скорее выкинусь в окошко, чем…
— Чем обласкаю несчастного человека, доведенного до отчаяния мученьями от моего милого батюшки, колотившего и меня наравне с рабами!? — сказал Аминандр, насмешливо передразнивая тон Аврелии.
— Тетушка и кузины рассказали мне, Аминандр, что за люди гладиаторы, ты и твои друзья; я вас презираю, пьяные бойцы из цирка!
— Тетушка!.. — еще насмешливее передразнил Аминандр, — а твой ум нейдет дальше разума твоей тетушки? ты не можешь сама видеть душу человека? ты не хочешь признать, что и у меня есть душа, способная к добру, только это добро все вырвано с корнем твоим отцом, продавшим меня безвинно в каменоломню?.. нет, не с корнем вырвал тиран добрые семена души моей!.. нет, он их только засушил и истоптал… явилась добрая рука, полила мою душу живительной струей доброго слова, освежила вздохом сочувствия, и добро опять возросло… Аминандр не разбойник! здесь, в этой башне, делила она с моей женой ее работы, пряла и шила с ней… играла с моим сыном, позволяя его грязным ручонкам ласкать ее белую шею и трепать золотые кудри… она вышила ему сорочку на память… она меня звала другом и братом, жену мою, — сестрой, потому что Аминандр не раб по рождению, а сын спартанского эфора, вельможи, равного родом роду Семпрония.
— Люцилла жила здесь?
— Люцилла не гордилась делить кровлю гладиатора. Дели мое жилище, ласкай моего сына, зови. Хризиду сестрой!.. Аминандр не ниже Аврелиев.
— Никогда! прочь, презренный! Кай Сервилий тебя презирал, презираю и я.
— Твой Сервилий давно был бы растерзан свирепым Бербиксом, хотевшим ему мстить за то, что твой отец его посылал часто к Сервилию ночью; я спас его, отсрочивая под разными предлогами грабеж, пока это было в моей власти. Падай же к моим ногам и благодари, невеста Сервилия! я спас твоего жениха.