Наука, философия и религия в раннем пифагореизме

Жмудь Леонид Яковлевич

кварта = уменьшенная малая терция + увеличенный тон (4/3 = 7/6 : 8/7). Опираясь на эти соотношения, Архит создал математическую теорию гармонических интервалов для всех применявшихся в то время музыкальных родов (тетрахордов): энгармонического, диатонического и хроматического (47 А 16).

Итак, мы видим, что пифагорейская теория музыки состояла из двух компонентов. Первый из них, эмпирический, объяснял разницу в высоте звука, основываясь на движении звучащего инструмента как на наблюдаемом физическом явлении. Второй, математический, выражал чувственно воспринимаемые музыкальные интервалы через соотношения чисел, но только целых рациональных и находящихся друг с другом в определенном отношении. Математическая теория накладывала некоторые ограничения на эмпирический материал, но никак нельзя сказать, что пифагорейцы пренебрегали им, основываясь исключительно на числах.

Между тем именно в этом их обвинял Аристоксен, утверждая, что пифагорейцы «вносят в рассмотрение вещей совершенно чуждые точки зрения и отклоняют чувственные восприятия как неточные. Для этого они придумывают чисто умственные причины и утверждают, что высота или низкость тона основывается на определенных отношениях между числами и скоростями. Все это рассуждение совершенно чуждо существу дела и совершенно противоположно явлениям» (Harm. 1,32 f). Таким образом, Аристоксен отрицал не только математическую, но и физическую

трактовку звука пифагорейцами, стремясь основывать свой анализ лишь на субъективном восприятии тонов человеческим слухом и его способности ощущать разницу в высоте звука. С еще более радикальной критикой пифагорейских и близких к ним теорий выступил Феофраст, полностью отрицая тот факт, что разница в высоте звука может быть объяснена количественно. [662] Впрочем, его попытка свести эту разницу к чисто качественным различиям осталась в античной теории музыки практически без последствий.

662

Ар. Porph. In Ptol. Harm. comm. 1,3, p. 61 ff = fr. 716 Fortenbaugh. См. комментарий: Barker A. Greek Musical Writings. V. II. Oxford 1981, 110 ff.

Нет необходимости доказывать, что пифагорейская теория, при всем ее несовершенстве, с научной точки зрения гораздо более привлекательна, чем та, которую предлагал Аристоксен и тем более Феофраст. Полагаясь исключительно на чувственное восприятие, невозможно создать никакой физической теории. Пифагорейская же теория легко могла быть развита таким образом, чтобы включать в себя гораздо больше эмпирических данных, что и было сделано впоследствии Птолемеем.

Платон, в отличие от Аристоксена и Феофраста, критиковал пифагорейцев с прямо противоположной позиции, упрекая их за излишний эмпиризм. Он находил бесплодным их измерение и сравнение воспринимаемых на слух интервалов. «Ведь они поступают так же, как и астрономы: ищут числа в воспринимаемых на слух созвучиях, но не подымаются до рассмотрения общих проблем и не выясняют, какие числа созвучны, а какие нет, и почему» (Res. 530е-531с). [663] Платона, как видим, не интересовало эмпирическое подтверждение гармоники, его гармония царила в мире чисел, а не реальных созвучий. [664]

663

См.: Barbera. Republic, 395 ff.

664

Mueller I. Ascending to Problems: Astronomy and Harmonics in Republic VII, J. P. Anton, ed. Science and the Sciences in Plato. New York 1980, 103-122.

3.2 Акустические эксперименты

История развития греческой акустики в целом и пифагорейской в частности наглядно демонстрирует всю поверхностность обычных обвинений греческой науки в отсутствии экспериментального подхода. Экспериментирование в этой области — явление вполне обычное, и без него греки едва ли бы смогли получить даже самые простые результаты. Ссылки на различные акустические опыты встречаются в музыкально-теоретической литературе всех периодов — от Архита до Боэция.

История акустических изысканий в Греции показательна еще в одном отношении. Неоспоримость приоритета пифагорейской школы в соединении эксперимента с математическим расчетом решительно противоречит частому в научной литературе противопоставлению ионийской «науки о природе» пифагорейской спекулятивной метафизике. [665] До начала деятельности пифагорейцев нам неизвестен в Ионии ни один научный эксперимент и ни одна математически сформулированная физическая закономерность. Так что стоит еще подумать, не с большим ли правом следует называть пифагорейцев «исследователями природы», особенно имея в виду и другие естественнонаучные отрасли, развитые ими. Во всяком случае, отрывать их научные занятия от ионийского «исследования природы» невозможно — сам Пифагор явно продолжал в Италии ионийскую традицию. [666]

665

См., например: Gigon, 146 f.

666

Burnet, 108; Rey. Jeunesse, 114 f; Jaeger. Paideia I, 162; Kahn. PP, 170.

Хотя достижения греков в акустике не кажутся столь впечатляющими, как в математике и астрономии, они достойны не меньшего внимания. В сущности, та математизация физики, или, точнее, соединение экспериментального и количественного методов, в котором историки науки видят одну из важнейших черт европейского естествознания, представляет собой лишь дальнейшее развитие методики акустических исследований, начатых пифагорейцами, и едва ли оно возникло без их влияния, как опосредованного, так и прямого.

История науки именно в этом пункте чрезвычайно неохотно признает преемственность новоевропейской науки от античной, и представление о том, что греческая наука, особенно в ее ранний период, была лишена экспериментов, распространено очень широко. Разумеется, роль экспериментов в античной науке не идет ни в какое сравнение с современностью, и то, как сейчас понимают эксперимент, едва ли соответствует представлениям греков. Но было бы напрасно полагать, что отрицание экспериментов в античной науке родилось под впечатлением теории или практики экспериментирования XIX-XX вв. Ведь начало ему положил еще Фр. Бэкон, взгляды которого совпадают с современными лишь в том, что он считал эксперимент вещью чрезвычайно полезной, тогда как описываемые им самим опыты зачастую не только бессмысленны, но и смехотворны. [667]

667

Бэконианскую подоплеку современных взглядов отмечают: Lloyd G. ?. R. Experiment in Early Greek Philosophy and Medicine, PCPhS 10 (1964) 50 f; Staden ?. von. Experiment and Experience in Hellenistic Medicine, BICS 22 (1975) 178 f.

Можно поэтому полагать, что взгляд этот возник не столько из-за недостатка свидетельств об античных экспериментах, сколько под влиянием некоего общего представления о том, что греческая наука была созерцательной и с практикой никак не связанной. Античным ученым великодушно позволяют быть наблюдателями природы, которые, однако, не решались вмешиваться в ход ее процессов. [668] Итак, античность созерцала, средневековье молилось и медитировало, Возрождение занялось экспериментами.

Почему? Да потому, что в это время созерцательная установка человека по отношению к природе сменилась стремлением господствовать над ней. [669]

668

См., например: «Они наблюдали, но не экспериментировали, и фундаментальная разница между наблюдением и экспериментом чрезвычайно существенна для понимания истории греческой мысли» (Н. D. Р. Lee, ed. Aristotle's Metereologica. Oxford 1952, xxvii).

669

См., например: Crombie ?. Roberte Grossetest and the Origin of Experimental Science 1110-1170. Oxford 1953, 16 ff, 293 ff. Критикуя эти идеи, Койре замечал, что экспериментальную физику Галилея не вывести из хозяйского отношения к природе, равно как и из практических потребностей времени (Koyre. Op.cit., 16 f). Замечательный образец по-настоящему хозяйского отношения к природе мы находим еще у Аристотеля: «Очевидно и то, что следует признать растения существующими ради животных, а животных — ради людей... И если природа ничего не делает бесцельно и напрасно, то необходимо считать, что все это она создает для людей» (Pol. 1256 b 15). Ср.: Sen. Ер. ХС.

История развития этих взглядов весьма поучительна, но выходит за рамки нашего исследования. [670] Отметим лишь, что они никогда не были всеобщими. Еще в середине XIX в. Д. Льюис оспаривал мнение об отсутствии экспериментов в античной науке, [671] которое, впрочем, к тому времени стало столь распространенным, что попало в Британскую энциклопедию. Несколько десятилетий спустя Э. Мах также спорит с «распространенным до недавнего времени мнением, будто эксперимент у греков был в полном небрежении», [672] а «История физического экспериментирования» уделяет грекам несколько десятков страниц. [673] В дальнейшем появилось множество статей, посвященных доказательству того, что эксперимент в античной науке представлен весьма широко; [674] освещался этот вопрос и в общих трудах по истории античной науки. [675] Тем не менее противоположный тезис, хотя и представленный сейчас гораздо меньшим числом сторонников, отнюдь не исчез из истории античной науки. [676]

670

См.: Жмудь Л. Я. Экспериментирование в пифагорейской школе, Некоторые проблемы античной науки, 36 сл. С «активистским» отношением к природе, появившимся с конца средневековья, сейчас связывают даже истоки современного экологического кризиса.

671

Lewes G. ?. Aristotle: A Chapter from the History of Science. London 1864, 49 f, 112 f.

672

Mach E. Mechanik in ihrer Entwicklung: historisch-kritisch dargestellt 9. Aufl. Leipzig 1933, 3. Max ссылался при этом на статью: Muller I. Uber das Experiment in den physikalischen Studien der Griechen, Naturwissenschassicher Verein zu Innsbruk 22 (1896/97) 12-36.

673

Gerland E., Traumuller F. Geschichte der physikalischen Experementierkunst. Leipzig 1899, 11-60.

674

Burnet J. Experiment and Observation in Greek Science, Essays and Addresses. London 1929, 253 f; Senn G. Uber Herkunft und Stil der Beschreibungen von Experimenten in Corpus Hippocraticum, Sudhoffs Archiv22 (1929) 217-289; Bluh O. Did the Greeks Performed Experiments?, Am. J.Phys. 17 (1949); Farrington B. The Greeks and the Experimental Method, Discovery 17 (1957) 68 ff; Zouboff V. Beobachtungen und Experiment in der antiken Wissenschaft, Altertum 5 (1959) 223-232; Lloyd. Experiment, 50 if; von Staden. Op.cit; Wohrle. Op.cit

675

Heidel W. A. The Heroic Age of Science. Baltimore 1933, 153 ff; A Source Book in Greek Science. Cohen M., Drabkin I. E., ed. Cambridge 1959; Lloyd G. E. R. Early Greek Science. Thaies to Aristotle. London 1970, 30 f, 139 f; von Fritz. Grundprobleme, 550 ff.

676

Thomson J. The History of Ancient Geography. Cambridge 1948, 94 f; Sambursky S. The Physical World of the Greeks. London 1960, 2, 106; Verdenius W. J. Science qrecque et science moderne, RPh 152 (1962) 319-336; Ахутин ?. В. История принципов физического эксперимента. Москва 1976; Рожанский И. Д. Наука в контексте античной культуры, Наука и культура, под ред. В. Келле. Москва 1984. Характерно, что Ллойд в одном из последних трудов о греческой науке (Lloyd G. ?. R. The Revolution of Wisdom. Berkeley 1987) не упоминает об эксперименте ни одним словом.

Конечно, ныне акценты в этом споре сместились и он ведется чаще уже не о том, были ли вообще эксперименты в античной науке — материала на эту тему слишком много, чтобы его можно было просто игнорировать, — а по поводу того, чем отличается практика и теория античного эксперимента от современности, и — что не менее важно — когда она возникает в Греции. Как подчеркивал Ллойд, в исследовании античных экспериментов необходим дифференцированный подход, позволяющий выделить, во-первых, области науки, в которых эксперимент был действительно доступен грекам, во-вторых, периоды, когда он реально практиковался, и в-третьих, результаты, которые были получены с его помощью. [677] Следует также учитывать весьма непростую корреляцию экспериментов с проверяемыми ими гипотезами. [678] Истории науки, и отнюдь не только античной, известно множество правильно проведенных, но неверно интерпретированных экспериментов, ибо положительный результат опыта отнюдь не гарантирует правильность самой гипотезы. Тем не менее эксперимент, который сам по себе ничего не решает или подтверждает неверную гипотезу, не перестает быть экспериментом. И даже неверный эксперимент, т. е. такой, который в принципе не может вести к тем выводам, которые из него делают, остается все же экспериментом.

677

Lloyd. Experiment, 51 f.

678

См.: von Staden. Experiment, 180 f.