Непознанный мир (цикл повестей)
Шрифт:
– Потому мне и нужен Оутсен, – добавил эконом сквозь зубы.
– Оутсен сбежал, – подошёл к нему Констанций. – Но это не наша вина. Когда мы окружили дворец, его там уже не было.
– Прекрасно! – выкрикнул ему в лицо эконом. – Я хотел свести с ним счёты и прострелить ему что-нибудь, чтобы он мучился так же, как мой Беркут перед смертью. Теперь придётся всё начинать сначала, и, боюсь, это «сначала» может растянуться до бесконечности!
– Найлз, мы все глубоко потрясены смертью Беркута, – с сожалением произнёс Винсент. – Но тебе надо успокоиться. Мы будем сражаться вдвоём на моём Черногриве. Не переживай, твоя боль со временем утихнет, и ты вновь почувствуешь желание жить. Кроме того, наш копьемеч не разделился, видишь? А это может означать только одно: Оутсен где-то неподалёку. Пожалуйста, Найлз, доверься мне. Как бы тебе ни было сейчас тяжело, ты должен понять, что
– Мне будет тяжело это пережить, – Найлз закрыл лицо руками. – Я ведь его растил, кормил, защищал, и ни один дракон, даже самый лучший, не заменит мне моего Беркута…
– Мы с тобой, Найлз, в твоём горе, – положил ему руку на плечо Констанций. – Он ведь в каком-то смысле и мне был дорог, ведь это я нашёл и спас яйцо от звероидов и принёс его тебе.
– Мы клянёмся тебе, Наследник, что этот мерзавец получит по заслугам, как только будет пойман, – пообещал Рудольф, положив эконому на плечо свою руку.
– Спасибо вам всем, – поднял глаза Найлз. – За вашу поддержку и понимание. Простите меня за грубость, это всё от горя.
– Мы понимаем, Найлз, – улыбнулся Винсент. – Мы всё понимаем. – Он повернулся к гулсенцам. – А сейчас нам нужно подумать о расстановке караула на ночь. Предлагаю всем, кто не будет задействован в карауле, разместиться во дворце. Пойдём, Найлз, тебе нужно отдохнуть прежде всех остальных. Брайан, побудь, пожалуйста, с ним.
Мальчик не отходил от Найлза весь вечер, периодически говоря слова утешения. У него получалось неумело, но это было всё же лучше, чем ничего. Затаив месть в глубине души, Найлз успокоился. Но до самой ночи он бродил по комнатам и залам дворца сначала вместе с Брайаном, а затем один. Он попросил принца оставить его одного для того, чтобы побыть наедине со своими мыслями.
Бродя по дворцу и прижимая к груди перо, что дал ему Брайан, Найлз раз за разом прокручивал в памяти всё то, что с ним уже приключилось, начиная с того заброшенного клуба и заканчивая сегодняшней утратой, пытаясь как-то переосмыслить всё это и понять своё истинное предназначение. Зачем он пришёл в этот мир? Ради чего? Но у него ничего не выходило. Казалось, что груз, который наложила на него ответственность за судьбы двух королевств, будет лежать на нём до самой его смерти. Теперь, когда он прошёл через множество испытаний, познав радость обретения и горечь утраты, казалось, что всё уже в прошлом, и от этого Найлз чувствовал себя каким-то ненужным, утратившим свою ценность для других. Кто он без Беркута? Просто человек. Наследник ли он копья? Тоже нет, ведь им должен был стать слуга и соправитель отца Брайана, убитый звероидами вместе со своим монархом. И ему, Найлзу, следовало бы объявить Брайана Наследником меча с того самого момента, как он узнал тайну мальчика. И если бы Констанций тогда, в клубе, в момент первой их встречи, раскрыл ему эту тайну, возможно, он, Найлз, несмотря на то, что его шрам на голове послужил копью Сенджамина поводом для выбора своего владельца, посоветовал бы Констанцию самому испытать судьбу и стать вместе с Брайаном Наследниками меча и копья. И тогда на нём не лежала бы такая сводящая с ума ответственность. Как жаль, что эта мысль пришла к нему только сейчас.
Но кто он сам? Человек, случайно оказавшийся рядом с клубом в момент появления Констанция и так же случайно туда заглянувший? Но на его месте мог бы быть любой англичанин, если бы хозяйская машина вдруг не заглохла, и тогда бы это была бы чья-то чужая судьба, а он так и остался бы экономом в доме хозяина-демоса, которого он никогда бы не полюбил, даже если бы тот бросил заниматься своими чёрными делишками по купле и продаже ворованного имущества. Так бы он и жил в ужасном мире демосов, пока спустя пятнадцать лет не грянуло бы настоящее, и он узрел бы, как неведомо откуда возникшие драконы с всадниками на своих спинах вступают в схватку с армией Великобритании, и гадал бы вместе со всеми, освободители ли это, или же новые поработители, может быть, ещё более ужасные, чем демосы. И тот человек на единственном среди драконов грифоне, Найлз был уверен в этом, ни за что бы не создал ту ситуацию, какую создал он, Найлз, в результате которой Беркут был убит.
Но тогда бы это был не его, Найлза, грифон, и он смотрел бы на этого грифона всего лишь как на монстра, подобного драконам, а может быть, ещё хуже, который пришёл в земной мир с неизвестной ему целью. Кто он, друг или враг? Что эти рыцари из детских сказок несут англичанам? Мир или войну? Жизнь или смерть? Радость освобождения, или же страх нового порабощения? Что бы он тогда делал, на что
Но если предположить, что Наследником копья был бы не предатель, а такой же как он, угнетённый позорным упразднением своей древней должности, какой-нибудь другой эконом, ненавидящий демосов, стал бы он так убиваться о своём погибшем грифоне? Опять же вряд ли, ведь он для него был бы всего лишь верховым животным, покорным и бессловесным, и он не мог бы даже представить себе, что это животное способно чувствовать и эмоционально переживать всё то же, что и человек. И Найлзу вдруг стало намного легче от того, что этим Наследником стал он, а не кто-то другой. Но это было слабым утешением, и душа эконома разболелась вновь. Он присел на одну из ступеней и горько заплакал. Он вдруг понял, что не может, и, наверно, никогда не сможет забыть о Беркуте. Этот некогда игривый непоседа, доставлявший ему столько хлопот, а затем уже большой и сильный зверь, готовый встать на защиту кормильца даже ценой собственной жизни, возник в памяти Найлза словно видение, и никак не желал исчезать. Эконом будто заново переживал каждый из этих счастливых и трогательных моментов его жизни с Беркутом. Вот только что вылупившийся птенец со смешными коротенькими лапками и чересчур большими для такого малыша крыльями ласкается к Спинозе, вот убегает от эконома на прогулке, а при встрече уже в Гулсене возносит его от радости к облакам, а совсем недавно – бросается на Оутсена, защищая их и принца… Всё это теперь лишь воспоминания, которые со временем превратятся в пыль, когда он умрёт. Неужели больше ничего не останется после этого? Хотя бы сейчас ему в утешение, пусть без права вернуться на несколько часов назад и исправить ошибку, но всё же хоть что-нибудь, что так или иначе будет напоминать ему о погибшем друге, судьба преподнесла бы ему что-то помимо того пера, что он сейчас держит в своей руке…
Хоть что-нибудь…
Видение расплылось радужными пятнами, и эконом не заметил, что расплывается вовсе не что-то ирреальное, а то, что он видел перед собой. Найлз очистил сознание от мыслей, но игра красок не исчезла. Наоборот, к ним прибавилась ещё и дикая головная боль. Он уже забыл о страшных приступах, но, видно, тягостные мысли разбередили старую рану на его голове. Шрам пульсировал болью в такт ударам его сердца, и эконом, возвращённый в реальность из своих мыслей, уже почти ничего не видя кроме этих чёртовых пятен, попытался позвать на помощь, но не мог даже раскрыть рта: его мозг просто не реагировал на сигналы мышц, сосредоточившись лишь на одном – отчаянных сигналах на боль. Схватившись за голову и беззвучно крича, Найлз скатился с лестницы, и, стиснув зубы, ждал гибели, ведь такой сильной боли он ещё ни разу не испытывал. Он был один на этой лестнице, и лишь портреты на стенах оставались немыми свидетелями его мук.
И вот когда, казалось, боль стала невыносимой и корчившемуся от боли Найлзу показалось, что сейчас его голова разлетится на куски, он вспомнил всех, кого знал в своей жизни, и, словно чувствуя, что сейчас умрёт, прощался с ними.
И вдруг…
При мысли о том, что он так и не узнал, где его пёс Слэйд, и, возможно, теперь больше уже никогда не узнает, боль вдруг стала утихать, а через несколько мгновений к нему вернулось зрение и способность говорить. И, кроме того, Найлз вдруг почувствовал, что он не один. Хотя боль чувствовалась теперь только в слабой пульсации шрама, Найлз очень осторожно сел и, не успев осмотреться, почувствовал, что ему кто-то лижет руку. Он взглянул, и увидел Слэйда.
– Слэйд! – удивлённо-радостно воскликнул эконом. – Это ты? Где же ты пропадал, а?
Собака завиляла хвостом.
– Чёрт, да я, кажется, вызвал тебя! – поразился Найлз собственной догадке. – Какая удача! Ты не представляешь, Слэйд, как мне тебя не хватало. Особенно после того, как Беркут…
Слэйд вдруг заскулил, тычась мордой ему в щёку.
– Ты знаешь? – изумился эконом.
Слэйд гавкнул и вновь заскулил.
– Неужели ты понимаешь меня? – Найлз задумался. – Ну что ж, я рад, что ты вернулся, Слэйд. Иди за мной, я познакомлю тебя с нашими воинами.