Ночь тебя найдет
Шрифт:
— Потому что я злюсь. Ты мне угрожала. И я два с половиной часа ехала в это чистилище ужасных решений с Джессом Шарпом на хвосте.
Никки широко раскидывает руки, обнимая комнату:
— Ты что-то имеешь против людей, совершивших ошибки? Думаешь, ты лучше нас?
— Так вот что это было? — холодно спрашиваю я. — Ошибка? Убийство твоей дочери — ошибка?
Я выпускаю ей кишки прямо под настороженным взглядом Миши. Мне нужно самой почувствовать эту часть Никки. Чтобы убедиться в ее невиновности. Убедиться, что Лиззи — не выдумка, которая растает в тенях, если я проглочу две маленькие таблетки.
—
— Ты же не хочешь сказать, что здесь обрела новых друзей, — спокойно замечаю я.
Она наклоняется над столом чуть ли не до середины, в дюйме от нарушения правил:
— Ничего подобного. Половина здесь считает меня лайтовой версией Дарли Рутиер, потому что я убила одного ребенка, а не двух. Они думают, что мне самое место в камере смертников вместе с другими детоубийцами, с убийцей их любимой Селены и женщиной, которая проткнула восьмидесятилетнего мужчину ножом для нарезки овощей, а еще мясницким ножом и вилкой, а потом засунула ему в глотку на пять дюймов футовый штырь от лампы. И все же я предпочла бы съесть хороший стейк с кровью вместе с кем-то из них, чем с моей соседкой, которая объявила всем, что слышала, как я замуровываю в стену своего мертвого ребенка.
Меня трогает горькая, карикатурная гримаса на ее лице. Слова, которые она выделяет. Ее ярость. Не верится, что когда-то эта женщина умела контролировать свои чувства. Это не прошло мимо внимания присяжных и едва не зашвырнуло ее в камеру смертников. Не хватило голоса одного сомневающегося, сторонника соблюдения гражданских прав, чтобы отнять жизнь Никки — одной из немногих женщин, которых обходительный и учтивый Техас возжелал подвергнуть казни.
— У нас есть название для женщин, приговоренных к смертной казни. — Она выплевывает слова прямо в меня. — Мы зовем их Бонни, как в «Бонни и Клайде». Я не Бонни. Я невиновна.
И кто теперь злится, думаю я. Неожиданно перед глазами возникает картина. Я закрываю их, прекрасно понимая, что это не только не сотрет ее, но сделает отчетливее по краям.
— Ей было всего двадцать три, — тупо замечаю я.
— Бонни Паркер? Похоже на то. Она только-только успела повзрослеть, когда ее застрелили. А в восемнадцать или девятнадцать встретила Клайда Барроу и влюбилась. Это один из немногих фильмов о насилии, которые нам здесь показывают. В воспитательных целях.
— Я говорю про девушку, убившую старика. Ту, что сидит в камере смертников.
— Бриттани Хольберг? Она давно не молоденькая. Ей пятьдесят. Проведи-ка расследование.
— Я не знала ее имени. И ничего не расследовала. Но я знаю, что она использовала вилку, нож для нарезки овощей, мясницкий нож и штырь от лампы, — говорю я. — А еще она проткнула его ножом для грейпфрута. Почти уверена, на той же неделе старик воспользовался им как ножом для бумаги, вскрывая конверт. Я даже могу разобрать обратный адрес.
— Она была стриптизершей. Он хотел секса.
Я снова закрываю глаза.
— Эй, Буше, вернись.
Я позволяю конверту в моем воображении уступить место другому образу. И только тогда открываю глаза.
— Ты ткнула кому-то большим пальцем в глаз из-за синего желе.
Это не обвинение, просто констатация факта.
— Тоже мне новость! Да тут все об этом знают.
— Пока ты это делала, в голове у тебя звучала песня «Рождество в синем цвете».
Проходит несколько секунд.
— Не совсем так, — говорит она грубо, — но тебе удалось меня удивить. Ладно, ты здесь, чтобы помочь мне? У нас осталось минут пять, может быть десять.
— Расскажи, что было в письме от моей матери. В той части, что подверглась цензуре.
Никки ерзает на стуле, внимательно меня разглядывая.
— Ну, вы обе помешаны на синем. «Дорогая Николетт, — написала она, — синий не твой цвет». И это проблема, поскольку я не могу изменить цвет своих чертовых глаз. Она заявила также, что девять — мое несчастливое число. В адресе нашего дома, откуда пропала Лиззи, три девятки, в моем тюремном номере — две. Я родилась девятого июня. Все это доступная информация. А затем она решила провернуть грандиозный трюк. Написала, что знает, кто забрал Лиззи и где она находится. Остальное было замарано, почти треть страницы, кроме подписи. Это заставило меня ей поверить. Кто-то здесь решил, что ее слова не стоит разглашать. Потому что они знают, что меня подставили.
— Ты уверена, что это писала моя мать?
— Я только что привела тебе три абзаца чертовых доказательств.
— А чертыхаться здесь не значит ругаться? Доказательства должны убеждать. Письмо было напечатано?
— Нет, написано от руки. Думаешь, это был не ее почерк?
Если нас записывают, насколько я готова раскрыть перед ними карты?
Я же сотни раз слышала, как мама начинала читать по руке — точно так же, как начала письмо Никки, с цвета и цифр.
Способ расположить к себе нового человека. Ненавязчиво перейти от простых вещей к сложным. В отличие от Никки, клиенты с порога были готовы уверовать и подтвердить все, что она им ни скажет.
— А ты не заметила в углах листа маленьких иксов? — спрашиваю я.
— Заметила. Я подумала, что это очень странно. Решила, может, охранник, который ко мне неровно дышит, нарисовал поцелуйчики? А выходит, это доказательство, что письмо написала она?
Я медленно киваю. Очень может быть. Да.
— Моя мать никогда ничего не писала, не расставив предварительно иксы по углам листа. Даже на списке покупок или в бланке разрешения на школьную экскурсию, где ей нужно было только расписаться.
Никки сжимает виски, словно ее мучает мигрень.
— Она использовала икс как переменную, — говорю я. — Неизвестное. Икс для нее всегда был мистической буквой.
Даже применительно к науке.
— Хватит темнить! — вскипает Никки. — Надо же, везде поспела. И ножи для грейпфрутов, и синее желе, и лазер, и алгебра. Я знаю, ты у нас из умников. А знаешь, кто я? Мне сорок один, и я полна решимости выбраться отсюда, пока мне не стукнет сорок пять. Поэтому хватит разбрасываться. — Она наклоняется над столом. — С этим синим желе мне просто повезло. Только из-за него я все еще жива. Знаешь, как они называют меня после того случая? Никки-бзики. Со мной лучше не связываться. Если что не так, я тебя просто зарежу.