Ночь тебя найдет
Шрифт:
— Здесь нужен профессионал. — Шарп вынимает салфетки из моей руки и швыряет в ведро рядом с дверью.
Я опускаюсь на бордюр.
Шарп нависает надо мной, огромная тень на фоне солнца, не произнося ни слова, пока я пытаюсь взять себя в руки.
Я думаю о затмениях. На небесах, прекрасных и ослепительных. На земле — тех, что укрывают пропавших девушек, чтобы мы никогда, никогда их не нашли.
Ботинки, кроссовки и шлепки спешат мимо, как будто человек, плачущий на бордюре перед заправкой, здесь обычное дело.
Как будто эти ноги принадлежат людям, которым плевать на девчушку
Как будто им ничего не стоит наступить на потерянный браслет, подобрать его, не задавая вопросов, отполировать до блеска и надеть на запястье.
Проходящий мимо мужчина стряхивает пепел с сигареты. Пепел обжигает мне руку, прежде чем черной снежинкой упасть на подол моего солнечно-желтого платьица.
Шарп садится на корточки, стряхивает пепел с моего платья, словно дурную примету. Машинальным движением брата, любовника, хитрого копа.
— Тебя подвезти? — спрашивает он.
Не могу решить, чем пахнет в салоне его джипа: горьким кофе сильной прожарки или порохом.
На ковриках повсюду комья земли. Камуфляжный холодильник «Бизон», в котором можно заморозить целиком сердце, занимает все заднее сиденье. Позади Шарпа валяется лассо, на петле, жесткой, как проволока, коричневое пятно, о происхождении которого мне не хочется думать.
Прежде чем забраться внутрь, я разглядываю кабину. Что-то подталкивает меня принять его предложение, как будто меня заставили в кои-то веки прокатиться на американских горках. Зажав в ладони громадную разложенную автомобильную карту Техаса, я забираюсь на пассажирское сиденье, ставлю рюкзак под ноги. Записка Никки спрятана во внутреннем кармане в ожидании расшифровки.
Пока Шарп включает зажигание, я шуршу картой, сложив ее в считаные секунды, и это нехитрое действие успокаивает меня больше, чем глубокие вдохи. Это как собирать деревянные пазлы «Менза», которые мама засовывала нам в чулки на Рождество. Вполне решаемая задача, если становишься с пазлом единым целым.
— Ее не складывали лет десять, — замечает Шарп. — Смейся-смейся, не стесняйся. Все надо мной смеются.
— Я люблю бумажные карты, — машинально отвечаю я. — Карты Земли. Неба. Они дают глубокие, а не поверхностные знания. Гугл-карты подскажут, как добраться из пункта А в пункт Б, но это пустая информация. Она не встроена в окружающий мир. А с бумажной картой начинаешь понимать географию. Когда водишь пальцем, прокладывая маршрут, — даже на пешей прогулке, — получаешь чувственный опыт. И маршрут навсегда застревает в мозгу.
— Попробую объяснить это моей одиннадцатилетней племяннице.
На мгновение я смущаюсь. Не хочу думать о Шарпе как о чьем-то дяде, как о том, кого кто-то любит. Только не с этим окровавленным лассо на заднем сиденье.
— Кто она? — Я резко меняю тему. — Женщина, которая напала на мой джип.
— Барбара Джин Макклин из Маккини, Техас, если верить водительским правам. Для друзей просто Барби.
— Ее и вправду так зовут? Теперь мне все ясно. Бубба Ганз один их этих друзей?
Шарп пожимает плечами, выезжая на шоссе:
— Один из немногих, которых много. Когда ей вынесут обвинение, узнаем больше. Патрульные обещали держать в курсе. Я пытался их отговорить,
— Ты сказал, что за мной не следили.
Тон у меня обвинительный.
Шарп пожимает плечами:
— Она клянется, что это случайность. Узнала твой джип. Твой номерной знак. Твой нос. Кто ее разберет? Для людей, которые ищут жертв в социальных сетях, это игра. Дает им цель. Чувство общности, как в церкви. У них повсюду наблюдатели. Система обмена сообщениями позволяет отследить номерные знаки. Я имел дело с наркоторговцами, у которых была куда менее изощренная система оповещения.
— А ты тут как тут. Совпадение?
— Как это у вас называется? Предопределение?
— Может быть, у пресвитериан.
Шарп почти улыбается, затем улыбка становится гримасой.
— «Я хочу принять участие в шоу».
Словно ножницы режут бумагу. Тон удивленный, хотя Шарп притворяется. Целый час ждал, чтобы мне это сказать.
— Ты не шутишь, Вивиан? — спрашивает он. — Ты поджигаешь легковоспламеняющиеся кудри еще тысячам Барби. Сотне тысяч.
Я смотрю в темноту тонированного пассажирского стекла:
— Я не хочу об этом говорить. И о разговоре с Никки Соломон не хочу, даже если это твое самое заветное желание. Просто чтобы ты знал, я не позволю какому-то медийному придурку разрушить мою научную карьеру. Или превратить жизнь моей сестры в цирк, чтобы она боялась выпускать моего племянника поиграть в собственном дворе или была вынуждена защищать себя — защищать меня — перед репортерами, соседями и членами своего чертова книжного клуба.
Моему гневу некуда выплеснуться в вакууме пикапа.
— Вивви, я все понимаю, — говорит Шарп. — Но не лучше ли сосредоточиться на другом благородном деянии — закрытии дела пропавшей девочки по имени Лиззи? Не на встречах в пустыне с марсианами. Пусть Бубба Ганз перебесится. Скоро ты ему надоешь.
— О Господи, да нет никаких марсиан! По-моему, нам нечего делать на Марсе. Марс похож на Долину смерти. Мы берем там пробы, потому что на Марсе прозрачный воздух, атмосфера, позволяющая человеческому глазу видеть пейзаж. Потому что там человеку проще выжить. И потому что мы это понимаем. Вот Венера — тот еще супчик. Опасные горячие тучи. Слишком жаркие стихии. Однако глубоководные обитатели земных океанов живут в термальных источниках без доступа воздуха. Они поглощают железо из океана, чтобы нарастить толстый панцирь. Инопланетяне приспособятся.
Понятия не имею, куда меня занесло, я нечасто делюсь этими мыслями. Я просто не хочу говорить с ним про Лиззи.
— Я слыхал, ученые бывают такими же упертыми, как копы.
— Если ты имеешь в виду сбор сомнительных данных, громадное самомнение и совершенно противоположные выводы, к которым они приходят, — то да, ты прав. Мы даже не понимаем, что такое темная материя, однако ученые утверждают, что она составляет восемьдесят пять процентов Вселенной. Нет, правда, ткни любого ученого, и получишь новую теорию. Впрочем, человечеству от этого в конечном счете только польза.