Ночь тебя найдет
Шрифт:
Он слегка улыбается, или мне просто показалось.
— И более того, — продолжает он, — Никки рассказала мне, что вы сегодня придете, и, честно говоря, я до чертиков нагуглился ваших достижений и этих глазастых летающих тарелок.
Я выдаю ему жалкое подобие улыбки, которого он явно добивается.
— Я слышал, как Бубба Ганз препарировал вас в прямом эфире, — как ни в чем не бывало продолжает он. — Не хотел бы я оказаться у него на прицеле.
Он ждет, чтобы я заполнила пробелы. Стала бы защищаться. Я этого не делаю.
— Как прошло с Никки? — не унимается
— Это решать ей.
— Экстрасенс, не чуждый этике. Сдержанный. Мне это нравится. Послушайте, вы же поняли, Никки придумала, что Лиззи жива. Черт, может быть, только эта фантазия заставляет ее жить. Она говорит, мать не обманешь. Но и юриста вроде меня обмануть нелегко. Будь Лиззи жива, мои детективы нашли бы ее. Правда в том, что, по статистике, наша с Никки история может закончиться только трагически. Какой-нибудь турист наткнется на останки Лиззи, или кто-то сделает признание на смертном одре. Не уверен, что хочу, чтобы мы с Никки до этого дожили. Знание имеет цену. Вы понимаете.
Я понимаю.
Он внимательно изучает мое лицо, прежде чем положить руку мне на плечо.
— Письмо вашей матери зажгло в Никки безумную надежду, — говорит он тихо. — Я прошу вас быть осторожнее. Возможно, у нее остается шанс подать апелляцию. Но это не сработает, если она будет производить впечатление психически нестабильной. Искать ответы в иных измерениях, если вы понимаете, о чем я.
Я отворачиваюсь к двери, надеясь, что он уловил намек.
— Вы, наверное, удивляетесь, почему я верю ей. Все удивляются. И присяжные бы поверили, если бы понимали про стук в стену.
— Стук?
— Соседка слышала, как-то кто-то колотит в стену. Никки иногда так делала, колотила по стенам кувалдой — не только потому, что их нужно было снести, но и потому, что ей требовалась разрядка. Это был ее вариант боксерской груши. Я предложил ей это, когда мы покупали дом, и ее психотерапевт одобрил. Никки пережила серьезный кризис. На первом курсе трое парней изнасиловали ее на вечеринке. По мнению психотерапевта, это стало причиной ее одержимости сексом. И не только. Ее эскапады изменили мою к ней любовь, но не загасили ее. — Он пожимает плечами. — У меня такое чувство, что, будь вы присяжной, вы бы ее поняли.
Я инстинктивно прячу за спину правую руку, ту, что с пластырем на костяшках. Колотить. Молотить. Что ж, он прав. Возможно, я была бы против вердикта.
— Не припомню, чтобы эти обстоятельства фигурировали в суде, — замечаю я.
— Не упоминались. Адвокат, которого я нанял, считал, что, если у Никки хватало ярости молотить в стену кувалдой, присяжные могли решить, что ту же ярость она выплеснула на ребенка. Понимаете?
Такое ощущение, будто прошлой ночью он стоял под окном моей спальни и смотрел, как я сражаюсь со стеной. Мне хочется думать, что об этом знают только Бридж и мама. Но возможно, я себя обманываю. Секреты передаются, как бумажные носовые платки, и люди, не имеющие к тебе никакого отношения, начинают вытирать ими носы.
Так и сейчас: держу пари, Никки Соломон не понравилось бы, что ее муж посреди
Вопрос в том, ради чего он обнажил эту ужасную рану? Чтобы я посочувствовала Никки? Начала ее понимать? Или это ложь, призванная скрыть то, что Никки сделала с Лиззи?
В зеркальных очках-авиаторах, скрестив на груди руки и прислонившись к дверце моего джипа, на парковке меня ждет Шарп. Я надеялась, что мы обойдемся без разговоров. Не могу выкинуть из головы неожиданную и откровенную картинку, как он вылизывает мне ухо.
Когда мы приехали, Шарп удивил меня, припарковавшись в десятке мест от меня. Его голова еще маячила темным пятном в окне пикапа, когда я оглянулась, прежде чем зайти внутрь.
А теперь Шарп здесь, желает выяснения отношений. Ради чего еще ему тут ошиваться? На негнущихся ногах я подхожу к нему, опустив голову, застегивая ремешок конфискованных часов, проверяя, что циферблат установлен в точности так, как раньше, и все приложения на месте.
Как только он оказывается в пределах слышимости, я предупреждаю:
— Никому не позволено извлекать информацию из облака, воспользовавшись моими временно конфискованными часами.
— Мне нечего больше делать, как стоять на сташестидесятиградусном [27] асфальте и обсуждать твои параноидальные представления о работе правоохранительных органов. Я здесь, чтобы предупредить. Бубба Ганз выпустил бонусный подкаст. Он вышел, когда мы сюда ехали. Подкаст о тебе.
— Так вот куда ты показывал пальцем, — говорю я, обращаясь к самой себе. — Когда меня обгонял.
— Через пару минут я понял, что такое не стоит слушать за рулем, даже если тебя из лучших побуждений предупредил друг или коллега.
Или сестра.
— Поверь мне и просто отключи телефон. Послушай «Красоток Дикси» или что там слушают красотки вроде тебя. Подожди, пока не вернешься домой, к стакану с Чарли Брауном, чтобы сподручней было воспринимать Буббу Ганза.
— «Красотки».
— Что?
— Теперь они просто «Красотки», без Дикси [28].
Я подыгрываю его дурацкому стебу, но внутри поселяется тошнотворный страх. Нажимаю на часах иконку сообщений. Три от начальницы. Восемь от сестры. Два от Майка.
— Ты очень заботлив.
Пепел моей головной боли снова разгорается прямо за правым глазом.
— Кто-нибудь, кроме тебя, меня преследует?
— Последний час я проверял номера машин на стоянке. Все в списке посетителей. Никакой прессы. Тебе ничего не угрожает.
— Внутри я наткнулась на Маркуса Соломона. Он мне тоже не угрожает?
— Зависит от того, что ты считаешь угрозой.
— Смешно. Хотя бы намекни, о чем болтал Бубба в своем подкасте.
— Все равно никто ему не поверит. Разумные люди, я имею в виду. Речь шла не о деле Соломонов.