Одного поля ягоды
Шрифт:
— А деньги — это деньги, — добавил Том. — Я подумаю над этим. Не сказать, что у меня есть занятия получше в ближайшие десять недель.
Экспериментальные заклинания, пусть и для незначительных, пустяковых применений, несравненно превосходили торговлю сигаретами на углу улицы или чем там занимались старшие магловские сироты, когда пытались заработать денег на каникулах. (Он быстро пресёк ход этой мысли, пока не стал думать о том, какими делами занимались взрослые девочки на углах улиц.)
Взвешивая варианты, он был вполне уверен, что волшебная работа оплачивалась
— А как насчёт твоей домашней работы на лето?
— Я уже почти всё доделал ещё до отъезда. Я не видел смысла в том, чтобы не проводить как можно больше времени в библиотеке.
Поезд начал замедляться, подъезжая к окраинам Большого Лондона. Было легко заметить разделение между деревней и городом: трава растворилась в лентах бетона и битума, небо наполнилось индустриальным смогом, а горизонт исчез из видимости, ему на смену пришли шиферная черепица и ряды за рядами домов ленточной застройки, облицованных галькой. Ему не хватало цвета, яркости, а больше всего — магии.
Мама Гермионы ждала её на выходе с платформы, готовая отвезти её на семейном автомобиле. Тома же никто не встречал: ему надо было сесть на троллейбус до южного Лондона самому, и он сохранил свои шиллинги и пенсы для платы за проезд, вместо того чтобы разменять их на галлеоны, как сделала Гермиона в своё первое посещение «Гринготтса». Именно на троллейбусе он приехал на Кингс-Кросс в сентябре.
Она помахала миссис Грейнджер, затем обернулась на него, нахмурив брови в раздумье, едва не споткнувшись о свой сундук:
— Том, — сказала она, наклонившись, чтобы он мог услышать её сквозь гвалт воссоединяющихся семей, визжащих детей и свисток парового двигателя «Экспресса», — я попытаюсь уговорить родителей купить сову, чтобы мы могли друг другу писать всё лето. Я скажу им, что это быстрее и дешевле, чем «Королевская почта» до Шотландии, особенно с учётом платы за посылки. Если тебе что-то нужно, или ты захочешь, чтобы я пришла за тобой, пришли мне записку с совой.
— Надо будет обмениваться почтой только по утрам или вечерам, как в Хогвартсе, — ответил Том. — Я бы не хотел, чтобы маглы заметили, что на моём окне в разгар дня сидит сова.
— Хорошо, кроме внештатных ситуаций, — сказала Гермиона. — От дома до приюта меньше тридцати миль{?}[~48 км] птичьего полёта, поэтому ты можешь рассчитывать на ответ в тот же день. И если тебе дадут сэндвичи с салом, напиши мне, и я пришлю тебе что-нибудь с ужина.
— Только если это не суп, — сказал Том. — Я бы не отказался от хорошего стейка или свиной отбивной. Не забудь о горчице и джеме из чёрной смородины, мне не нравится сухое мясо.
— Ах, Том, — сказала Гермиона, закатывая глаза и смеясь. — Я буду скучать по тебе.
И прежде чем он смог как-то это предотвратить, она потянулась и заключила его в объятие. На мгновение Тома переполнили ощущения. Он почувствовал тёплый изгиб её щеки, прижатой к его, и её волосы на своей шее, не такие колючие и жёсткие, как он рассчитывал, судя по их виду, но мягкие и такие… Органичные, от них приятно пахло фрезиями и апельсиновым цветом. Её пальцы прошлись
Что это было?
— Пока, Том!
— Пока, — он услышал, как повторил за ней.
В троллейбусе по дороге в приют Вула он пришёл к выводу, что она обняла его. Но он не был уверен, как к этому относиться.
С течением своей жизни он никогда не находил приятными ничьи прикосновения. Он избегал их при каждой подходящей возможности и терпел, когда её не было. Он никогда не просил их. Он никогда не хотел их. Физические прикосновения приходили к нему в виде щипков за щёки, тяганий за уши, толчков в плечо, пинков в голени и шлепков по ягодицам и рукам. Ничего из этого не было успокаивающим, заботливым или, боже сохрани, любящим.
Но… Это.
Гермиона никогда такого раньше не делала. Не сказать, что они вообще друг друга никогда не трогали: он вспоминал случаи, как её пальцы касались его, когда она передавала ему книгу или свиток пергамента, или как он пихал её коленом под партой на защите от Тёмных искусств, или как она слабо постукивала костяшками пальцев по его плечу, когда он терял счёт времени в уединённом уголке библиотеки.
Но это, однако, было впервые.
Впервые в жизни кто-то обнял его, потому что ему этого хотелось, а не из жалости или лжи. Это было непохоже на старых бабулек, которые ворковали над его бледной кожей и прямыми зубами и прижимали его лицо к своей массе обвисших грудей, надругавшись над его чувствами, с запахом талька и сушёных фиалок. Они рассматривали его, как овощи на рынке, и вздыхали между собой, что, несмотря на все его прелестные манеры и симпатичную внешность, он станет ещё одним ртом, который нужно кормить.
Гермиона Грейнджер обняла его, потому что он ей нравился, и, более того, он никаким образом не показал в ответ, что не хотел этого. Он, пусть и негласно, но позволил это, и это не было отвратительно. Пожалуй, если быть великодушным, это была противоположность отвратительному, но и назвать это приятным было бы преувеличением. Это было не так уж и здорово.
Но…
Он не возражал.
Он возражал, что он не возражал.
Что происходит? Что с ним не так?
Было ли с ним что-то не так?
Он попытался представить, что Эми Бенсон обняла его, и ему стало тошно от этой мысли ещё до того, как воображаемая Эми подошла к воображаемому Тому на расстояние вытянутой руки. Одна мысль, что она проскользнёт на соседнее от него место в столовой приюта, заставила его содрогнуться. Одна мысль, что она потрогала его книги, особенно книги по заклинаниям из Хогвартса, разозлила его. А что-то сверх этого было и вовсе полностью непостижимо. Далее он попытался представить миссис Коул на месте Эми, и его чуть не стошнило.