Одного поля ягоды
Шрифт:
— Солнце восходит в шесть, а сейчас едва ли пятнадцать минут шестого, — сказал Трэверс. — Как нам предполагается видеть?
— Вызови Люмос, — сказал Розье. — Если ты хочешь, чтобы другие знали, как целиться заклинаниями в тебя.
— Ты можешь произвести частичную трансфигурацию и превратить свои глаза в совиные, — предложила Гермиона. — Или превратить свои уши в уши летучей мыши. Трансфигурации законны в дуэлях, как я упомянула на прошлом заседании клуба. Я также советовала их изучить, разве нет? Ладно. Хорошо, кто хочет надеть ожерелье? Трэверс, как насчёт тебя? Розье? Нет? — Гермиона посмотрела по сторонам, никто из пятерых членов её команды не вызвался на эту задачу. — Боже милостивый, народ, где ваша инициатива? Ладно, я сделаю это. И,
Гермиона наклонилась и постучала чем-то по земле. Из темноты возникло мягкое свечение в виде неровного круга, очерченного семью точками. Тусклый болотный свет освещал грязный участок земли на берегу озера, покрытый скользкими камнями, росистой травой и густой осокой высотой до пояса, которая колыхалась под прохладным утренним ветерком:
— Это оберег границы. Через семь минут погаснет свет, и начнётся практическое занятие. Не покидайте зону оберега! Это гарантирует, что заклинание нельзя будет отследить до его создателя, если оно было наложено в пределах границы, так как оно рассеивает магические сигнатуры. Так что нам обеспечена некоторая, хм, скрытность. Но не принимайте эту небольшую меру защиты как должное: Приори Инкантатем на ваших палочках всё равно будет работать, так что, если вы сделаете что-то очень дурное, это будет на вашей совести.
Она обвела взглядом ряд бледных лиц под чёрными капюшонами:
— Готовы? Удачи.
Гермиона взяла свою мантию и плащ, а затем зашла в границу. Пять фигур в капюшонах последовали за ней, как цепочка гадких, но послушных утят. Том перешагнул линию, раскрыл дужки зачарованных очков и надел их на глаза.
Его зрение в ту же секунду отразилось вдоль горизонтальной оси. Его ноги твёрдо стояли на земле. Эйвери и Лестрейндж стояли по бокам от него, их вытащенные палочки болтались по их сторонам. Но земля была сверху, а небо было снизу, и, когда он сделал шаг, разлад между тем, что знал его разум, и тем, что видели его глаза, ошеломил его. Его затошнило от головокружения, будто его заставили встать в стойку на руках, и каждый сделанный им шаг выглядел так, будто следующий со свистом отправит его в небо.
Со стороны Гермионы это были безупречные чары, и она следовала здравому логическому мышлению, характерному для её подхода к магии. Ослабление чувств было стандартной стратегией, с помощью которой волшебники мешали противнику в противостоянии. Лишив противника преимущества звука и голоса, вы ограничивали его невербальными заклинаниями. Отнимите зрение — и визуализация, основной компонент заклинаний, будет затруднена. Трансфигурации, физические манипуляции, заклинания, требующие направленного прицеливания, такие как Оглушающие, Обезоруживающие и весь каталог сглазов и проклятий, включая Непростительные, становились ненадёжными. В показательных дуэлях это было основой одной из стратегий, в которой волшебник старался как можно быстрее наложить легальное, но эффективное проклятие конъюнктивита, чтобы создать возможность обезоружить соперника.
Том очень ясно понимал, почему именно ему выдали гандикап. И он понял, почему Гермиона не зачаровала очки, чтобы полностью ослепить владельца, а лишь предоставила ему неудобное ослабление. Она хотела заставить его полагаться на своих спутников, не испытывая при этом горечи от того, что он попал под жернова. Это должно было быть справедливо.
То, что ослабляет других, решил он, для него должно лишь стать неудобством.
(Он также решил, что испачканная рвотой мантия плохо отразится на его репутации).
— Что будем делать? — сказал Эйвери.
— Какой план, Риддл? —
— Вы доверяете мне? — спросил Том.
— Да… — оба мальчика заговорили осторожными голосами.
— Тогда докажите это, — сказал Том.
— Что ты хочешь от нас? — спросил Лестрейндж.
— Помните, как в прошлом году в спальне я упомянул, что брал уроки легилименции у Дамблдора?
— Ты испытал её на Нотте, я помню, — сказал Лестрейндж. — Он упал и начал истекать кровью…
— С тех пор я стал лучше, — сказал Том. — Эти очки ослабляют мои физические способности, но не мой разум и не мою магию. Они мощны, как всегда. Мне нужно, чтобы ты, Эйвери, позволил мне зайти в твою голову, чтобы я видел твоими глазами.
— Я-я? — квакнул Эйвери. — Почему не Лестрейндж?
— Лестрейндж играет в квиддич, и у него хорошие рефлексы и на, и за пределами поля. Если я попытаюсь захватить его, мне придётся бороться с его мышечной памятью. Ему лучше быть охранником, — объяснил Том. — Твой разум больше подходит, чтобы взять пассажира, — к продолжающемуся сомнению Эйвери Том добавил: — Эта практика не предназначена для начисления дополнительных баллов экзаменатором с планшетом. Там настоящий Тёмный Лорд. В настоящей битве неважно, если ты выглядишь недостойным или слабым. Выглядеть слабым ничего не значит. Быть слабым имеет значение. Быть слишком слабым, чтобы ценить своё собственное выживание. Нет ничего, — сказал Том с огромной убедительностью, — более слабого, чем слабость духа, и ничего более жалкого, чем смерть, которую можно было избежать.
«Любую смерть можно избежать», — подумал он про себя.
— Что я должен делать? — спросил Эйвери.
— Ты даёшь мне разрешение?
— Д-да.
— Хорошо, — сказал Том, одарив его ободряющей улыбкой. Эйвери не показался ободрённым. — Подумай о самом ярком воспоминании или видении, которое у тебя есть, о состоянии глубокого умиротворения, тихий момент мысли или размышления, отведённые для уединения твоего собственного разума. Святилище собственных воспоминаний, где на несколько вздохов ты можешь позволить себе отступить, собраться с силами, прежде чем столкнуться с шумом и яростью внешнего мира. Так, схватился за него? Отлично. Посмотри на меня.
Сквозь линзы очков Том уставился в перевёрнутые глаза Эйвери. Глаза Эйвери были светло-карие, скучные и глупые по характеру, в них не было частых искр интеллекта, которые вспыхивали в звёздчатых, похожих на оленёнка, глазах Гермионы. Он смотрел глубже, завеса между ними распахнулась, и быстрый ветер и темнота болот возле озера испарились, оставив его в близком и удушливом тепле занятого стойла амбара.
Деревянные столбы амбара были вырезаны изысканными кельтскими узлами, стропила крыши поднимались над головой, испещрённые острыми наклонными строками огамического{?}[письменность древних кельтов и пиктов] алфавита. Зачарованные фонари, хранящие шары жёлтого света, висели на крючках под потолком, а вдалеке ржали и фыркали лошади. Крепкосбитый мальчик двенадцати-тринадцати лет стоял на коленях в соломе возле серой лошади с длинными пушистыми волосами возле копыт. Её бока были гладкими и вздымающимися, а белые, как у голубки, крылья слабо били с каждым болезненным, хрипящим вздохом. Мальчик, знал Том, изображал юного Эйвери из его воспоминаний. Юный мальчик шептал успокаивающие слова лошади, поглаживая её морду и стирая пену из раздувающихся ноздрей грязным носовым платком.
— Что-то не так с твоей лошадью, — прямолинейно сказал Том.
Мальчик, заметив мужчину в чёрном плаще, стоявшего в углу денника, сказал:
— Риддл? Это ты? Что ты тут делаешь?
— Ты пригласил меня, — сказал Том, — твоя лошадь сломана?
— Она умирает, — сказал Эйвери. — Отец провёл её случку, пока я был в школе. Я сказал ему, что это слишком высокий риск, она единственная кобыла на конюшне без племенного контракта. Владелец Аполлониана продавал его французу, и шанс получить от него жеребёнка был бы потерян.