Одного поля ягоды
Шрифт:
— Ты думаешь кругами, Гермиона. Я чувствую это, — сказал Том в недоумении от её реакции. Почему ей грустно от того, что он сказал, что у него была бы она или никого? Это было правдой. Это всегда было правдой. Много лет назад, когда она предложила убежать в палатке, чтобы увильнуть от магловского призыва, он сказал ей, пообещал ей, что он бы не убежал ни с кем другим. Без неё он бы пошёл один. В полуночный звон тринадцатилетия он знал это без проблеска сомнения.
— Скажи мне честно, — сказал он. — Ты хочешь меня?
— Я… Ты мне небезразличен, Том. И, может, достаточно, ч-чтобы эм, хотеть тебя. Но то, чего я хочу,
— Нет, это всё, что требуется, — с усилием сказал Том. — Это правило магии: если ты хочешь чего-то достаточно сильно, то это становится настоящим. Это, — сказал он, целуя её и пробуя на вкус соль её слёз, — настоящее. Ты знаешь, что оно настоящее. С тобой всё настоящее. Никто для меня не настоящий настолько, как ты.
Он не понимал, почему эти слова делали её такой грустной, отчего он чувствовал себя так же, как когда распознавал правду от лжи. Он был решительно настроен держать её крепко и целовать её залитые краской щёки, её шмыгающий нос, её мокрые веки, её дрожащий рот, пока эти меланхоличные чувства не уйдут и не заменятся чем-то получше.
Они только отстранились от пятого поцелуя, когда Том услышал шаги, чавкающие по грязной траве.
— Нотт, когда мы вернёмся в спальню, хорошо бы тебе наскрести те пятнадцать галлеонов, которые ты мне должен, — раздался голос Розье.
— Это ничего не значит! — заныл Нотт. — Они таким занимаются постоянно!
— А в чём дело? — спросил Мальсибер, почёсывая голову, — я думал, все знают, что Риддл в паре с Грейнджер. Она сидит за нашим факультетским столом с ним. Невестам других факультетов позволяют есть за столом Слизерина, таково правило.
— Мы в паре, — сказал Том, поднимаясь на ноги. Он протянул руку Гермионе и с облегчением увидел, что ей понадобилось не больше мимолётного сомнения, чтобы её взять. — Гермиона сделает из меня почтенного человека. Не то чтобы я им уже не был. Но вы знаете меня: я не отвернусь от второй порции уважения, если мне её предложат.
— Мы поговорим об этом позже, Том, — тихо сказала Гермиона, отряхивая грязную мантию и вытирая влажные щёки. Она прочистила горло и переключилась в свой режим учёного лектора, хотя её голос прозвучал мягко и мелодично, а её глаза были опухшими и розовыми. Мальчики посмотрели с прищуром на неё, затем на Тома и не посмотрели на неё снова, подчёркнуто притворяясь, что не заметили, что она плакала, а им не было любопытно, что он сделал, чтобы призвать эти слёзы.
— Раз мы все в сборе, нашим следующим командным заданием будет обратить трансфигурации театра боевых действий, которые я создала, — сказала Гермиона. — Я изначально проделала бoльшую часть работы, чтобы их наколдовать, но, думаю, все должны воспользоваться возможностью потренироваться в крупномасштабных трансфигурациях. Это может быть не классным заданием, но вы можете собственными глазами увидеть, какая мощная и полезная трансфигурация в фактической обстановке.
Она вытащила палочку и взмахнула ею в сторону ближайшей стойки ограждения, которая вернулась в свою изогнутую форму куста осоки. Спираль Бруно, освобождённая от своего якоря, рухнула внутрь, и её острые края опасно закачались. Гермиона быстро вызывала невербальное Щитовое заклинание:
— Уф! Осторожнее с проволокой. Если вы порежетесь, подойдите ко мне за пузырьком бадьяна.
Следующие полтора
— Возможно, вы никогда не видели ничего подобного, — объяснила Гермионе, показывая мальчикам свою проволоку с лезвиями во всю длину. — Но я специально выбрала её, потому что я знала, что мне нужна противопехотная оборонная стратегия. Если бы другая команда прилетела на мётлах, заборы и окопы были бы практически бесполезными. Более эффективной стратегией было бы построить руническую пушку и стрелять в них по воздуху, затем — ах, несмертельно, конечно! Пушка — это металлическая труба, которая запускает снаряд…
— Мы знаем, что такое пушка, Грейнджер, — вставил Розье. — Есть такая команда по квиддичу.
— Как бы ты выстрелила в кого-то в небе, не убив его? — спросил Лестрейндж. — Волшебник не умрёт, если упадёт меньше чем с пятидесяти футов, но если он будет выше этого на метле, он всегда может сбросить на тебя навозную бомбу и сбежать, избежав наказания.
Гермиона слабо улыбнулась ему, когда её пригласили к обсуждению гипотетической тактики магического боя, и вскоре вовлекла слизеринцев в оживлённую дискуссию о том, что именно означает принятие «несмертоносных» мер предосторожности. У волшебников было пространное определение этого термина. Представление волшебника о «несмертоносном» было дальше от «безобидного», чем предполагали люди вроде Гермионы.
Эйвери был возрождён, и ему дали обезболивающее зелье и отправили выполнять заклинания перемены, чтобы заполнить окопы. Том сопроводил его, дав ему несколько советов с одним-другим скупым взглядом. Было сложно сказать наверняка, но, казалось, мозг Эйвери не был необратимо повреждён после одержимости.
— Я никому не скажу, если ты об этом переживаешь, Том, — сказал Эйвери тихим голосом, взглянув на Тома в ответ.
— Я не переживал, — сказал Том довольным голосом. — Если бы ты попытался меня в чём-то обвинить, я бы просто это отрицал.
— Если ты никому не скажешь, что увидел там, то мы квиты.
— Значит, приятно иметь с тобой дело, — не изменив выражения лица, чтобы показать силу своей сосредоточенности, Том отлевитировал большую тёмную сферу воды из траншеи Эйвери и сбросил её обратно в озеро.
Они закончили свои трансфигурации, Гермиона подняла последний зачарованный колышек, отмечавший границу их практического занятия. Мальчикам не терпелось отправиться на завтрак. И хотя Том щедро прошёлся очищающими заклинаниями по их мантиям и лицам, безводные заклинания сделали их одежду странно хрустящей. (Он отметил, что из всей группы был наиболее презентабельным, ведь его тело было надёжно убрано подальше от действий). Том предвидел бешеную суматоху в душевых после завтрака и кучу вонючей одежды на полу в спальне. Он вздохнул. Когда он покинет Хогвартс и будет жить с Гермионой, он будет делить ванную только с ней, и её розовощёкая потливость забавляла его больше, чем что бы то ни было. Она уж точно не пахла, как мальчик, во времена, когда он свидетельствовал это.