Одного поля ягоды
Шрифт:
(Тому сначала показалось это странным, затем он понял, что он больше не в Шотландии — он в Лондоне. Правила Улиц Лондона, которые он выучил с детства, гласили, что, если «мясной» пирог был дешёвым, сытным и вкусным, лучше не задавать вопросов).
Готовясь к пересменке, охранники-авроры на седьмом кольце призвали своих Патронусов с мест, где они высоко парили под крышей сцены амфитеатра. Несколько — светлячок, сервал и белый медведь — были и вовсе отпущены.
Нотт внимательно за ними наблюдал и, осмотревшись, чтобы убедиться,
— Ты знаешь, какую форму принимает твой Патронус?
— Нет, — коротко ответил Том.
— Значит… — сказал Нотт, — ты не вызывал одного для… ах, демонстрации.
— Нет.
— Хе-хе, — Нотт казался очень довольным собой, когда услышал это. Том запустил Жалящим сглазом ему в лодыжку. — Хс-с-с! Это было необязательно. Я ничего не сказал!
— Ты об этом думал.
— Нечестно, — сказал Нотт. — Я держал рот закрытым, это должно приниматься во внимание.
— Твои мысли были слишком громкими, и это было принято во внимание.
Нотт простонал:
— Как же получается, что я никогда не вижу, чтобы ты делал выговор своей «прелестной Прекрасной деве»? Раз уж ты проводишь с ней так много времени, ты должен был заметить, что она не думает бесконечные приятные мысли о тебе.
— То, как она это делает, очаровывает. То, как ты это делаешь, раздражает, — сказал Том.
— Очаровывает? Она? — ошалело сказал Нотт. — Ты не находишь её ни капельки назойливой?
— Нет, это я думаю о тебе, — сказал Том. — Но всё ещё подходящий приспешник, если принять всё во внимание. Это же говорит о том, что вкусовые предпочтения не учитываются?
— Не то слово, — сказал Нотт, закатывая глаза. — Посмотрим, поменяешь ли ты мнение о ценности «очарования» через пять лет.
— Не поменяю.
— И ты так уверен об этом, что готов поставить на кон свою жизнь?
— Когда ты знаешь, ты знаешь, — беззаботно сказал Том.
— Да, я понимаю, за что тебя так любят домохозяйки, — сказал Нотт с отвращением. — И это не из-за трайфла.
Перерыв подходил к концу, и человеческий прилив, который утёк за дверь разобщёнными струйками, нахлынул обратно с новой яростью. Начались споры из-за украденных мест, комментарии о недостатке предоставленного выбора для «антракта» и низкие оценки убранству туалетов Министерства.
— Я не требую эльфа, подающего горячие полотенца для рук, в театре В.А.С.И. в районе Каркитта, — сказала пожилая ведьма. — Но хочется ожидать большего от места, которое лучшие и умнейшие Британии выбирают для работы. На что они тратят деньги? В прошлом году они оштрафовали меня на десять галлеонов за каждую шишугу, чей хвост я не купировала. Каждый знает, что нельзя купировать хвосты выставочных шишуг — их же выставляют только ради подтверждения породы! Десять галлеонов, сказали они, и десять галлеонов в следующем году, если они придут и увидят, что я их не исправила. Ничто иное, как узаконенное
Ведьма была сбита с ног особенно усердным толкающимся локтем, и Том ухмыльнулся. Волшебник перед ней пролил свой кубок горячего сливочного пива на спину мужчины впереди него. Этот мужчина взвизгнул от обжигающего напитка, стекающего по спине его мантии, и, наступив на подол юной леди перед ним, отправил её навзничь на пол. Дверь зала суда замерла, когда хаос распространился от небольшого узла до целого куска толпы, слоняющейся вокруг входа и лестниц, поднимающихся по концентрическим кольцам скамеек.
Авроры, разбросанные по сидячим рядам, спустились на нижний уровень, пытаясь восстановить порядок. Однако, как только они присоединились к толпе, они не смогли пройти столпотворение тел и остались незамеченными среди громких требований освободить место и повернуться обратно против нарастающего течения. Том вытянул голову, чтобы посмотреть, замечая искры света от предприимчивых волшебников, пытающихся силой выбраться из толпы. Это не улучшило ситуацию, а лишь добавило масла в бедлам и вывело его на новые высоты.
В толпе разбилось стекло, крики стали громче, отводя внимание Нотта от пристального рассматривания кружащегося марева дементоров над их головами.
— Что они делают? — сказал Нотт, нахмурившись. Ещё больше криков раздавалось от поднимающейся толпы, но вместо возгласов неудобства Том слышал в их голосах отзвуки пронзительных нот настоящей паники. По каменному полу звенело стекло. Нотт встал, чтобы посмотреть, что происходит внизу. — Ты чуешь это? Кто-то там разлил котёл зелья или что? Воняет гнилью.
Без единого слова Том вытащил свою палочку и поднялся на ноги. Вход превратился в запруженную трясину извивающихся тел, испуганных бледных лиц и хватающих рук. Искры заклинаний вспыхивали в толпе, теряясь в водовороте тьмы, которая перемещалась от уровня топчущих ног до уровня пояса и, наконец, до уровня безумных глаз и лиц. Крики сменились попытками заглотить воздуха, сиплыми вздохами и хрипящим кашлем с густой мокротой, вырывавшимся одновременно из дюжины глоток, слишком напоминавшими пациентов на полу чумной палаты для смертников.
Он тоже это почуял — смрад дыма от перегретого котла. Кислый, жалящий укус уксуса, покрывавший маслянистую, приторную гниль, он жег его ноздри, как зимний холод, жег всё до самых лёгких и продолжал жечь жаром лихорадочного воспаления, чего он не встречал ни в одной шотландской метели. Он также жёг его глаза, которые увлажнились от раздражения и превратили бурлящую толпу внизу в аморфную тень тёмных одежд и более тёмного дыма.
«Эбублио», — вызвал он и накрыл своё лицо заклинанием пузыря. Воздух очистился. Он глубоко дышал, и жар в лёгких отступил, хотя он и заметил, что першение в горле осталось. Искоса взглянув, он на всякий случай наложил заклинание на лицо Нотта.