Одного поля ягоды
Шрифт:
Гермиона закрыла брошюру и вернула её к остальным:
— Он пишет, как демагог. Или республиканец. Или антимонархист.
— Как смутьян, — поправил Том. — Полагаю, в жизни это звучит лучше, чем на бумаге. Идеологии легче распространять, если пользоваться громкими словами, делая вид, что знаете их значения, но не давая слушателям достаточно времени, чтобы подумать о том, что вы говорите.
— Это звучит лучше на немецком, — сказал мистер Пацек, затягиваясь сигаретой и выпуская дым. — Английский переводчик не передаёт нужный тон и ритм. Некоторые слова просто не могут быть точно переведены —
— Вас, конечно, — сказал Том.
— Да, да, — ответил мистер Пацек, стряхивая пепел в камин. — Но я изучал филологию и структуру языка в школе и каждый раз замечаю, что наш компетентный министр использует «мы» и «нам» в своих очерках. Он действует совсем не тонко — да и смысла ему в этом нет. Среднестатистический волшебник, чья семья не может позволить себе престижное учебное заведение, ходит в деревенскую дневную школу и принимает прочитанное за чистую монету. Разве в Англии не так же?
— Люди всей толпой покупают «Пророк», — сказала Гермиона. Её нос презрительно сморщился. — Это самое широко читаемое издание в стране. И это полная чушь.
— О вкусах не спорят, — заметил Том. — Подумай о людях, с которыми мы ходим на уроки. Что, ты думаешь, произойдёт с читателями «Пророка», если он начнёт объективно сообщать о вещах, которые действительно имеют значение? Эти люди хотят читать статьи о том, как министерские волшебники вступают в огненную схватку с браконьерами единорогов. Желательно с фотографиями с места событий, сопровождаемыми публичным подстрекательством и позором. Они не хотят видеть протоколы заседаний Визенгамота, проходящие раз в два квартала.
— Я хочу это видеть, — сказала Гермиона, сморщив губы.
— Даже если ты отсидишь заседание, напишешь статью и отправишь им её, не потребовав ни кната авторского гонорара, они не напечатают её, — сказал Том. — Думаю, Гриндевальд прав. Очевидно, что он заискивает с народом, когда восхваляет их потенциал для коллективного величия. Он делает это, чтобы заставить их его слушать. И когда они станут его слушать, когда они станут узнавать его лицо и его имя, тогда он забросит настоящую суть. Это как добавлять крошки в сосиски: нужно удешевить фураж, если хотите, чтобы простой человек купил его.
— Вы правы, — сказал мистер Пацек, кивая. — Эти бумаги перепечатаны с оригиналов, которым двадцать или тридцать лет. Министр больше не проводит свои вечера за дебатами в местных тавернах и залах гильдии. У него уже есть законная власть — хотя можно поспорить о её законности, ведь его вступление в полномочия произошло благодаря тому, что члены национальных собраний, имеющие право голоса, находились на мушке его волшебной палочки.
— Власть в его руках, пока он был простым писателем, бесспорно законна, не так ли? — спросил Том. — С юридической точки зрения, я имею в виду. Нет законов, запрещающих иметь своё мнение, разве нет?
— До какой-то степени, — подтвердил мистер Пацек. — Но я не могу сказать, что случится, если Ваше мнение граничит с клеветой на ту или иную важную персону.
—
— Я их заставлю, — с уверенностью сказал Том. — Это лишь вопрос того, чтобы представить всё благозвучно.
— Ну вперёд, — с сомнением сказала Гермиона. — Но потом не приходи ко мне, когда тебе придёт твоё первое письмо с отказом. Не уверена, что я хочу слушать, как ты будешь жаловаться на скудоумие тех, кто не может понять твой великолепный план по ограничению прав на деторождение для не сдавших твой глупый тест.
— Это разумное решение многих социальных болезней, и волшебных, и магловских, — запротестовал Том. — Я не понимаю, почему тебя это так трогает: я уже сказал тебе, что ты бы его сдала.
— Оно неосуществимо!
— Пока.
— Том! Аргх! — закричала Гермиона. — Я не против того, чтобы считаться «скудоумной», если это будет значить, что мне не придётся слушать всё остальное.
— Это хорошие идеи. И не думаю, что я единственный, кто размышлял о способах принести улучшения обществу, — сказал Том, рассматривая свои ногти на предмет грязи или сажи. Он поглядывал на Гермиону краем глаза. — Разве не ты собиралась выйти на марш протеста, когда узнала, что три четверти всех вышедших из печати в Великобритании книг хранятся в частных библиотеках?
Гермиона вспыхнула и раскраснелась:
— Знания должны быть доступны! Это нечестно, что столько редких книг заперты семьями, которые их даже не читают!
— Разве ты не видишь, какими мы могли бы быть великими, если бы объединили наши идеи? — сказал Том. — Например, можно было бы обменивать редкие книги ради привилегии продолжения рода.
— Ты можешь предлагать какие угодно варианты побуждения, но у тебя всё равно не будет возможности обеспечения такого закона, если люди откажутся, — заворчала Гермиона, скрестив руки на груди. — А они откажутся. И что ты будешь делать? Подливать зелья в поставки продовольствия?
— А, понятно, — сказал Том, изгибая рот в животной улыбке. — Теперь ты хочешь меня послушать?
«Что стоит заработать собственную аудиторию? — подумал он про себя. — Насколько легко одурачить Волшебную Британию, чтобы они верили мне на слово?»
Чтобы прояснить, он всё ещё хотел этот Орден Мерлина. Он хотел открыть учебник через пятьдесят лет и увидеть свои свершения, записанные для будущих поколений детей, чтобы они их учили. Он хотел, чтобы люди произносили его имя с почтением. Он хотел, чтобы в переполненной комнате воцарилась тишина, когда он откроет дверь.
Больше всего он хотел власти.
Но…
У него оставались годы до совершеннолетия в Волшебной Британии. Лишь в нескольких местах он мог пользоваться магией вне Хогвартса. Он не мог аппарировать, поэтому, когда покидал замок, был ограничен расстояниями: Хогсмидом, где взрослый житель или владелец магазина донесёт на него, если увидит, что он там прогуливается в будни, и Даффтоном — ближайшей магловской деревней, — где ему придётся беспокоиться о министерском Надзоре. Ни в одном из этих мест он не мог совершать подвиги, связанные с доблестью и отвагой.