Одного поля ягоды
Шрифт:
Однако… Существовало больше одного вкуса власти.
Он всегда считал себя пастухом, а остальных — овцами.
Как там однажды сказала Гермиона?
«Ты слишком часто мыслишь крайностями. Ты ставишь себе ультиматумы, когда это не нужно».
Жизнь была сложнее этого. Реальный мир включал в себя больше, чем пастухов и овец.
(Там ещё были волки и пастушьи собаки, хотя единственной разницей, которую он видел между ними, были ошейники, надетые только на одних из них.)
«Если Гриндевальд мог угодить публике, то почему я не могу? — думал Том. — Разве
Наполеон был разбит под Ватерлоо, и, хотя император был дискредитирован на поле боя, столетие спустя современное гражданское управление всё ещё было во многом обязано ему. Готы разграбили Рим, но врачи, юристы и школьники — да и он сам, если уж на то пошло, — изучали латинские склонения даже спустя полтора тысячелетия.
Тогда к нему пришло осознание.
«Власть могла дать больше, чем может быть сделано магией…»
В следующее мгновение к нему пришло второе осознание.
«…Я хочу её».
====== Глава 16. Пятнистый пудинг ======
1941
Когда закончились каникулы и продолжилась учёба, Том обнаружил себя за просмотром раздела библиотеки Хогвартса, посвящённого бытовым заклинаниям и чарам.
В свой первый год он пропустил эту секцию и устремился в продвинутую защиту от Тёмных искусств. Не потому, что он расценивал бытовые заклинания бессмысленными, — после жизни маглом в течение многих лет Том высоко ценил магию и считал, что для любой магической дисциплины есть достойное применение, даже такой грязной, как уход за магическими существами, где человек прикасается к экскрементам существ чаще, чем к своей палочке.
Какими бы они ни были полезными с точки зрения поддержания волшебного дома, Том однажды решил, что бытовые заклинания не имеют для него значения. Они просто не были так важны для его благополучия, как знание официальных списков заклинаний защиты до пятого года. Но теперь он пересмотрел своё мнение. Знание бытовых заклинаний, всех этих эзотерических заклятий для чистки картофеля, консервирования фруктов или устранения бугристых следов сваливающейся шерсти на локтях вязаных джемперов и шерстяных зимних мантий, имело значение, даже ценность.
Прикинуться экспертом магического домохозяйства мгновенно давало Тому публику.
А знание таких вещей улучшало уровень его жизни по мелочам.
Согласно теории базового колдовства, создание новых заклинаний сводилось к объединению слов, намерения и движения палочкой. (Создание мощных проклятий и сглазов было гораздо труднее, а изобретение зелий и зачаровывание предметов были отдельными научными разделами.) При подходящих условиях: определённых слогах, произносимых с правильной интонацией, одновременном взмахе волшебной палочкой в правильном движении — волшебник мог создать уникальный магический эффект. Логично было предположить, что обратный процесс — с небольшими отклонениями от установленных предварительных условий
Он нашёл в одной книге «Руководство волшебника по уходу за шишугами» заклинание по уходу за шерстью, которое волшебник мог применить к жёсткой шубе шишуг, когда они сбрасывали свой зимний подшёрсток весной. В книге была иллюстрация для правильного наложения заклинания и движений палочкой, но Том выяснил, что укорочение вертикальных взмахов помогало делать более лёгкий, слабый срез. Протягивание палочкой в более плоском, горизонтальном движении позволяло срезу двигаться вдоль контуров кожи вместо того, чтобы идти по прямой и создавать неровные края.
Более тщательное бритьё, так сказать.
Он практиковался на домашних кошках, которых находил в Общей гостиной, и когда он перестал оставлять большие залысины в их шерсти, напоминающие узор на шкуре голштинских коров, он начал проверять его на Арахисе. Лишь когда он смог подстригать шерсть и усы Арахиса без неожиданных последствий, он попробовал это на своих ногах, а потом, наконец, на своём горле и подбородке, где, к его огромному раздражению, начало пускать ростки его бледное, дымчатое подобие мужских усов.
Наступило то, чего он так долго страшился: окукливание.
Он уже много лет знал, что это будет неизбежным периодом жизни, даже для кого-то такого Особенного, как он. Он замечал признаки того, что он приближается, в скрежете и треске своего голоса. Он видел его в заострившейся линии своей челюсти в зеркале дома Грейнджеров, в натянутых стежках швов в плечах своих рубашек и свитеров и в крае своих форменных брюк, обнажающих носки и лодыжки в конце семестра больше, чем в начале.
Он менялся. Он становился старше.
И хотя какая-то часть его души радовалась семнадцатилетию и освобождению от ограничений детства, в то же время это было напоминанием о том, что жизнь в Хогвартсе ограничена. И что есть вещи, каким бы Особенным или могущественным он ни хотел быть, которые он не в силах остановить или контролировать.
Потому что он знал, что ещё это значило, что ещё он не мог контролировать.
Он узнал это, когда Гермиона взяла его за руку, и он не захотел её отпускать. Он узнал это, когда он позволил Гермионе первой пользоваться их общей ванной в волшебной палатке в подвале, чтобы, когда придёт его очередь, он мог чистить зубы в окружении цветочного тумана её ароматизированного мыла.
Это было омерзительно.
Он был омерзителен.
(Но он продолжал это делать до конца каникул и скучал по этому — по её запаху, по её прикосновениям, по её присутствию, — когда начался семестр, и в его общей ванной были только другие мальчики.)
Отвращение Тома было никак не связано с понятиями Греха или Искушения, в том смысле, как о них говорил преподобный Риверс, когда приходил проповедовать в приют Вула. То была очевидная попытка предупредить сирот, что нечистые дела непозволительны под крышей миссис Коул… За исключением, конечно, если это была женатая в глазах Бога и Церкви пара, и тогда нечистые дела их никак не касались.