Оскол
Шрифт:
Насилу успокоились оба: один нашел себе развлечение, дергая за ниточки, привязанные к моим рукам и ногам, другой забрался в голову и шелестел там, бегая по кругу. Федя вывел меня через окно и повел домой, повествуя на ходу о знакомом башкирце, занозившегося щепой на лесозаготовках. Опилки вытаскивали по его словам еще месяца три длинными щипцами.
– А твоя Далматова хуже занозы, - бормотал Зеленый.
– Говорил тебе, что добра не будет? Говорил! Дырку ты за нее уже получил. Беги, студент.
Тоскуя на матраце, я пытался найти успокоение мыслям. Одолев страничку из "Методических рекомендаций стрелковой
Обязательно выплывет разное дерьмо, вроде письма этого недоношенного сморчка Хустина, где он клеймит "инструтора Саблина, во время учебных стрельб палившего из револьвера по лягушкам и другим земноводным". Многое может зацепить комсорг. Но Астру пусть лучше не трогает.
Под вечер я вышел проводить Варю. Тележка с поддатым конюхом ждала меня аккурат за мостом, и, обнявшись с Варей, мы всю дорогу слушали россказни лихого возницы.
– Товарищ Сталин что говорит? Социализм, говорит, построен, значит, будем дальше двигать. В коммуне остановка. Да ты рассуди, - толкал меня в бок радостный конюх.
– Трудодни сейчас богатые. Верка моя чучелом ходила скоко лет, а теперь! Женился-то я в тридцать втором, с действительной пришел и сразу, думаю, Маню заарканю. А житуха тогда была...
– Лешка замотал головой, схватившись за челюсть.
– Ни боже помоги. Когда на Волховстрой по трудмобилизации щебень возил, думал, ноги протянем. Гэсу эту долго еще до ума доводили. Ага. На другой год полегче, потом еще, еще. Радиоточку соорудили. В сельпо тебе нитки-пуговицы, ситец-диагональ, покупай, чего душа захочет. Народ, понимаешь, все больше в сапогах стал ходить, едрена матрена. А недавно транда моя - в Питер, говорит, поеду. Поехала.
– Лешка раззявил пасть и заржал так громко, что испугался даже конь Бадул.
– Накупила помады всякой. Оделась в эту беретку - ну дура дурой. Обиделась... Вы, говорит, Алексей Фомич, в культурном плане человек сильно отставший. Я все, понимаешь, гы-гы да га-га, а потом глядь - вроде как и не она. Такая бабенка, знаешь!
– Какая?
– Ну, такая...
Культурно отставший Алексей Фомич вылепил руками из воздуха нечто объемное и для наглядности покрутил низом туловища.
– И ведь что главное. Видит она мое мужчинское смушчение и давай жать. Надо, говорит, стул купить городской и у окна его поставить; вон там этажерку для книжных изданий, а в углу патефон. Я, мол, приглядела не очень дорогой в магазине Ленмузтреста. Лешка зыркнул по сторонам и сказал тихо:
– А цена ему сто шестьдесят рубликов, понял? Сто шестьдесят!
– Ну так и что? Зато поставишь трубу - и слушай.
– Да. Взял и поставил!
– Конюх закричал обиженно.
– А компостовать на какие шиши я буду!
– Ну, это я не знаю.
– Вот и молчи тогда. Патефона им захотелось.
Алексей Фомич перебрался на другой бок телеги, будто не желая сидеть рядом с человеком, вздумавшим разорить его приобретением патефона. Он шлепал кнутом ленивого мерина и гундел:
– Квакало свое помадой накрасила
Потом он успокоился и стал припоминать службу.
– Эт я вам скажу - дело. Не без строгостей, конечно, так на то и войско. А так - в обед кормежка горячая, город Омск видел, грамоте в полковой школе нахватался. Почти шесть классов закончил.
– А почти - это как?
– Заболел. В кордоне стояли вокруг тифозного поселка, потом карантина десять дней - там и подхватил сыпняк. Долго парился. И сразу на увольнение с действительной. Зато домой приехал, а там уже колхоз. Председатель из-за стола руку жал, поднявшись. Уважение! Как запасному красноармейцу материалу дали на поднову избы. То все Лешка, а вернулся - не меньше, как Алексей Фомич. Да на "Вы", да в президиум. На тракториста посылали учиться. Не схотел. Ну их, механизмы эти, лучше конь.
– Н-но, пошел!
– Лешка замысловато раскрутил бич и мерин, поднимая брызги, влетел на дорогу, ведущую к железнодорожной платформе.
– Прощай, милый, - Варя приложила на секунду голову к моему плечу, едва ощутимо прижимаясь телом.
– Варь... я это... Как тебя найти в городе? Адреса не говоришь, так давай встретимся где-нибудь.
– Все, Андрюшечка, все, хороший мой!
– У Вари скользил белорусский акцент и получалось "Антрушэчка".
– Почему?
– Потому что одно дело за бабьей надобностью на мужика прыгать, а другое - за удовольствием. Да и тебе не замуж меня сватать.
– А пойдешь?
Варя, помолчав, ответила:
– Не. Мой благоверный - он неплохой. Счетовод в конторе. Пьет только, зараза. Сюда меня отправил, радовался. Дома то я жизни ему даю. А тут ему гуляйво - пить можно две недели.
Она рассмеялась.
– Ты хороший парень, Андрей, я тебя вспоминать буду.
– Варь, телефон хоть не выбрасывай.
– Ладно.
Мы крепко обнялись, и, прижав к себе, я поставил Варю на подножку вагона. Варя пахла елкой. Поезд поехал, я уцепился за поручень, ругаясь с кем-то в железнодорожной фуражке. А потом я увидел белое лицо Астры. Кусая губы, снегурочка повернулась и исчезла в наступающей темноте.
Кучера и след простыл, когда я подбежал к вокзалу. Надо бежать за Астрой и догна...
– Товарищ, осоавиахимовский лагерь в какой стороне?
Черная "эмка", сбрызнутая первыми каплями лунного света, стояла на травяном бугорке, и из открытого окна смотрела голова в парусиновой кепке.
– До лагеря говорю - далеко?
– До лагеря? А, нет, тут рядом.
С другой стороны хлопнула дверь.
– Вы, надо полагать, тамошний инструктор?
– спросил бесцветный, смутно знакомый гражданин, разглядывая белые стрелы моих петлиц*.
– Я не тамошний, я тутошний.
– Ну, садись, тутошний, дорогу показывай.
"Эмку" затрясло на ухабах и, всматриваясь в белую дорогу, я думал о том, что запутался вкрай. Ну, действительно, сплю с Варей, люблю Астру, на Ольге собирался жениться. Еще и Ветку чуть не того. Аферист какой-то. Словно бобик сорвался с привязи и давай... Завязываю! Все равно не понять мне женщин.
– ... подходящие собрались?
– Простите, что?
Сидевший рядом с водителем "бесцветный" хмыкнул и повторил вопрос: