Оскол

Александр Юм

Я поначалу бесцельно губил юность, считая себя человеком почти семейным, но в последних событиях лучом света блеснул вопрос: а на кой? Теперь уже ясно, что Ольга шлепнула хвостом, и не устраивать по ней великий плач силы нашлись - через любовь к Астре на это смотрелось проще. Сама принцесса находилась в неприступном зените, а ты ходи, вздыхай. Пора было начинать работу в ином направлении.

Вспомнился подслушанный разговор девчат с "Веретена": свежеиспеченные разрядницы неплохо расслабились и я узнал, что они думают о стрелковых нормативах - "ужас какой-то", о комиссаре - "старый

мудила", о международном положении - "вся эта хрень с немцами добром не окончится". Узнал, что Федя Зеленый сманил в кусты кладовщицу Тимофеевну и так ей вдул на пеньке, что несчастную увезли резать аппендицит. Потом очередь дошла очередь до меня.

– Андрюша, строгий такой, не улыбнется лишний раз, - посетовала Наташа Ермак, ладная маленькая бригадирша ткачих.

– Строит из себя, - ответил неузнанный голос.
– А на внешность - так даже очень.

Последовало обсуждение моих достоинств и отрицательных черт, закончившееся вечным вопросом: "А у него большой?"

– А ты пошшупай!

Кусты сирени взорвал клубничный смех и, не дожидаясь развития событий, я поспешил смотать удочки. Ну их, без штанов оставят.

Я вдруг почувствовал себя свободным от всех цепей и перестал бороться до изнеможения с природой. Оказалось, что хлопок по заднице, подмигивание или чуть более тесный обхват в стрельбе с колена не вызывает резкого пресечения. Максимум - схлопочешь по рукам, зато, сколько волнующих перспектив! Будь что будет.

Варю Халецкую я крепко держал сзади, ставя ей локоть на "упражнение один". Негодяйка будто случайно завела руку себе под грудь и ехидно растягивала губы в ответ на мою неизбежную реакцию.

Плюнуть на зануду-комиссара, плюнуть. Ведь как оно в песне: "кто весел, тот смеется, кто может, тот... кто хочет, тот всегда найдет". Вот и подыскал я себе с Варей местечко поукромней. У-ух! Даже стол поломали. Варя, тоже, наверное, долго ждала своего часа - через три дня я уже еле ноги таскал.

* Сиваш. В 1921г. Красная Армия ударила по войскам Врангеля в Крыму, форсировав поздней осенью мелководный Сивашский залив.

Было с ней хорошо и весело, а дамоклов меч "бытового разложения" лишь додавал остроты нашим встречам. И в оружейке у Феди, и в лесу, и вечером на реке - куда случай только не забросит дорвавшуюся парочку. А вот сейчас надо было уезжать Варе - заболел ее сын, проводивший лето у бабки в Левашове.

– Меня провожать не надо, - сказала Варя в окно.
– Свекровь звонила сюда и сказала, что у Ваньки простая ангина. После обеда поеду.

– А доктор хоть есть там?

– Есть. Фельдшерица Анна Францевна. Ванечку она с трех лет знает.

– Это хорошо, только я тебя все-таки провожу. Транспорт найду.

– Не надо, Андрей. Вечером Лешка поедет забирать бидоны со станции, так я с ним.

Глаза Вари смотрели чуть грустно, и успокоенная их тревога наполнялась тихой печалью расставания.

– Варюш, если тебе несподручно, я отряжу кого-нибудь для чемодана, а сам буду на платформе ждать.

Она рассмеялась:

– Ладно, провожай, если ты кавалер такой. В полшестого на мостике тебя прихватим.

Плюющиеся

капельной дрянью тучи отступали на север. Цепляясь за кроны деревьев, они висли над разворачивающимся в небе полотнищем, но ветер погнал их дальше в Финляндию и, наскоро обернувшись, взметнул над стадионом отливающий кумачом портрет Вождя. Начинался праздник Сталинской Авиации.

Первым было торжественное прохождение. Начлагеря Еделев вручил нам с Веткой транспарант и поставил впереди колонны стрелков, сразу за огромным макетом танка. И мы шли под звуки "Страны Героев", совсем как Мэри Диксон и Иван Мартынов из кинокартины "Цирк".

Прохождение стартовало от белой полоски с надписью "финиш" и половину пути я, не отрываясь, глядел в задницу бутафорского танка, влекомого невидимыми носильщиками. Уже отбелели платками колхозниц шитые доски трибун, уже проплыл пьедестал с рупорогласным Еделевым и длинные тени орущих путейцев спрыгнули за спину, а я все не мог оторваться от мелькающих из под цыганской брони белых пяток.

Многоголосый рев подобно электрическому току бил под дых, устремляясь потоками энергии к самому дну организма.

– Слава Красной авиации!

– Ура!

Невидимые лучи проникали в мышцы, кровь и дальше - в клетки и атомы, чтобы, мчась подобно молнии, зажигать все на пути электрическим огнем.

– Слава советским летчикам!

– Ур-ра!!

И поднималась ответная волна - кипящая и бурная - в стремительном беге ломающая все преграды.

– Слава первой пролетарской стране!

– Ура-а-а!!!

Казалось, что я взмою в небо или обниму руками земной шар, выдавливая из старого мира красные капли. Я чувствовал себя деталью исполинского организма, сверкающего железными крыльями в блеске огней мартена. Только деталью, но деталью важной, деталью, выполняющей свою функцию и вместе с тем чутко улавливающей ритм своих механических собратьев, готовой заменить в любой момент любую из них.

Боль каждого элемента отдавалась болью во мне, а радость зажигала один из тех огоньков, складывая которые моя отчизна освещала путь в будущее. И этот свет объединял миллионы людей в одно громадное Я.

Это ведь мои самолеты покорили Северный полюс, это моя армия раздавила самураев на Халхин-Голе, это на меня смотрят угнетаемые всего света, это мое сердце сияет рубиновым огнем над кабинетом величайшего человека современности! Человека, который знает все беды и радости каждого гражданина моей Великой и Родной страны. Человека, который сделал нашу страну Великой и стал всем Родным.

Кто-то подкинул мои руки, державшие знамя, и сказал моими губами: "Слава!" А я вторил ему, и слезы текли от неохватного счастья. Я повторял шепотом, как молитву: "Слава! Слава! Слава!"

И в каждую клетку входила острая звенящая дрожь. И все нарастала, пока не собралась в груди, пробившись оттуда на волю гремящим радостным криком:

– Слава товарищу Сталину!!!

– Слава, С-л-ава-ва!!!
– подхватило тысячекратное эхо и швырнуло нас в темную прохладу под трибуной, где приходили в себя участники праздничного действа.