Оскол

Александр Юм

– Больно.

– А ты примочи свинцом, помогает.

Михей, конечно, мог возразить, что в морской контрразведке не мальчики из приюта работают и, если б не затеянная им возня, то в подвале могли остаться три наших трупа. Черт бы его подрал, этого флотского майора. Заварил парняга такую густую кашу, что в ней зелеными мухами увязли и контрразведка моряков, и наш особотдел, и даже военная прокуратура.

Недобро глядел Евграф, очень недобро. Колючий взгляд остановился на мне, и ощущение было из тех, какие бывают при вдавливании гвоздя в грудь по шляпку.

– Поедешь в штаб Морской обороны. Разыщи комиссара и нарисуй полную картину происшествия

по легенде.

Моряки затеяли эту возню, потому что Марвич была гражданской супругой капитана Марефьева. Он был найден у себя на квартире убитым; карты минных полей у острова Сескер, находившиеся при нем исчезли, а соседи рассказали, что кроме Татьяны убить его никто не мог - шум ссоры доносился прямо во двор. Таня выскочила в крайне возбужденном состоянии (на себя не похожа) и больше никто ее не видел. Марефьева живым после ссоры тоже.

Скорее всего, так и было. Медсестра перед внеочередным дежурством заскочила домой, где проявилось ее заражение кисляком, а несчастный супруг в это время оказался рядом. Балтийская контрразведка вычислила ее удивительно быстро, и, оглушив меня, капюшононосец Скляров забрал медсестру в свой пикап.

Неприметные военные, уверенно стоявшие на перекрестке, утвердили его во мнении, что не только флот ищет жену Марефьева. Моряцкое авто проскочило на Менделеевскую и дальше в объезд. Около дома медсестры Скляров остановился, чтобы самому поискать пропавшие бумаги и вызвать подмогу телефоном - их транспорт не оборудован радиосвязью. Это подкрепление и взяло нас в клещи в том подвале.

Балтийцы уставили в нас три ствола, намереваясь обучить дыханию через дырки в животе. И шанс мог придти к нам только со временем - должны были подоспеть пограндозоры или оперативники "Шторма".

Я начал махать мандатом, а Сарафанов, тот поопытней, сцепился с двумя мореманами так, что они даже не стреляли, боясь поранить друг друга. Это дало нам пару минут, однако Михея все же завалили, приставив к шее чудо-винтовку Токарева со штык-мечом.

Мой "ТТ" целил прям в лобешник франтоватого лейтенанта, а тот взял на мушку мою печень и чуть повел наган к потолку - сдавайся, мол. Лихой морячок. Лихой и отчаянный. Так и стояли мы, пока донеслось со ступенек:

– Олег Дмитриевич, наверху двое чекистов.

– Чего им?
– лейтенант равнодушно обернулся к вахтенному.

– Обещают пострелять!

Из окна донесся звук падающих камешков, и чей-то знакомый голос посулил устроить морякам второй Кронштадт:

– Эй вы, рыбий корм, стволы вниз и выходи по одному, если хотите разойтись добром.

Моряцкий командир лениво озаботился, не повышая голоса:

– А тебе плохо не будет?

И позы даже не переменил, будто переругивался в трамвае за открытое окно.

– Мне плохо не будет, - ответили сверху.
– А вот экипаж твой гвардейский с первым же паромом левый берег пошлют отвоевывать. Сам знаешь, с кем связался.

Лейтенант сделал одну пятую оборота к ступенькам.

– Мазай...

– Пробьемся, Митрич. Одного-двух зацепят, но пробьемся.

Один лишь короткий миг понадобился ему, чтобы прикинуть вариант отхода из двойного капкана.

– Мы уходим.

– Девушка остается у нас, - сказал я, вытирая мокрый лоб.
– И оставьте в покое сотрудника спецкомендатуры.

Здоровяк в бескозырке с надписью "морпогранохрана" вопросительно уставился на лейтенанта и, получив безмолвный ответ, отодвинул штык от горла Сарафанова.

Заготовленную

шифровальщиками легенду я рассказал флотскому комиссару. И ничего, легенда прошла с пониманием. Узнал даже, что поминаемый Рюриком Марат - это крейсер, где служил когда-то Скляров. И еще разрешили моряки позвонить в контору.

– Вам сюда, товарищ старший лейтенант, - открыл дверь без таблички дежурный, указав на ряд телефонов. В ближнем аппарате суровый голос обещал расстрел некоему Игнату Петровичу; я поднял трубку следующего.

– Пятый слушает, - раздался майский баритон Натана Словакова, начальника диспетчеров.

– Барышня, дайте Полюдова.

"Барышня" засопела и щелчком вкинула Евграфа на связь.

– Это я звоню, товарищ подполковник.

– Ну и что мне теперь делать?

– Не знаю.

– У-гум... Тогда слушай: в связи с оперативной обстановкой твою группу решено не выкидывать на свалку, а использовать как боевую единицу в мероприятии "Поиск".

Евграф сообщил, что к прорыву на башнях Марвич не имеет отношения. И слава богу. То, что Таня не пособник, уже немало. Рассказывали, что в прошлом августе выявили изменника в команде охраны Смольного. По этому делу прилетал даже секретный генерал Рудаков из Москвы, чтоб выяснить, кто таких гадов рожает и как их земля носит. Однако кремлевский гость вернул гада в лоно ВИЗО, пожурив спецуру за то, что не распознали орвера. Это и в правду оказался мощнейший колдун, прошедший все системы контроля. Допрашивали его в специальной камере, а когда понадобилось перевести засланца в институтскую лабораторию, то в двери его заводили спиной вперед и с одетым на голову мешком...

– А что это за мероприятие такое?

– Приказ и оружие в машине. Да, еще... присмотри за Чугунным проездом, там дикое колебание магнитного поля, ни в одной таблице нет, и расползается на планшете, как восьминог.

На другом конце провода завопил соседний телефон и Евграф, будто спохватившись, погнал меня служить Родине.

– Давай иди, машина за Гренадерским мостом ждет.

Возле Полюдовской "эмки" угрюмо ходил водитель, буцая покрышки. Меня он приветствовал махом руки, и сразу же скосил глаза на стоящего рядом щеголя в черной кожаной куртке.

– Лейтенант Хавьер Мальвадо де Руис Хименес, - представился щеголь, с сожалением готовясь выкинуть сигарету.

Было что-то майнридовское в его фамилии, что-то пахнущее сельвой и порохом конкистадорских мушкетов. Высокий красавец-гранд имел кроме летчицкой тужурки хромовые сапоги, галифе синей командирской диагонали и фуражку с мечтательным голубым околышем. Он мог быть только лейтенантом. Приставить ему "младшего" или "старшего", это такое же надругательство над прекрасным, как бюстгальтер на статуе Венеры. Таких, наверное, по рождению записывали в гвардию. А старлей - это смытый вечным Кзыл-Арватским загаром юношеский румянец, начинающая мяться по утрам харя или до смерти надоевший гарнизон где-то в безлюдных сопках. Это гуталиновое амбре казарм, въевшееся в единственный цивильный костюм, который все равно надеть некуда; это зеленая тоска палатки с вонью пятидесяти портянок; это молодая жена, не знающая куда себя деть зимним вечером. В войну старший лейтенант - это бывший председатель колхоза или директор школы, заведующий домом политпросвещения, начальник райпо, разжалованный, как тот же Сарафанов, капитан, в конце концов. А де Руис Хименес не мог быть раньше счетоводом ОРСа или разжалованным капитаном - для этого у него было слишком гордое лицо.