Оскол
Шрифт:
Когда ветер, сбив дымную шапку, дал узреть плоды ратного труда, немцев уже не было. Танкисты не стали испытывать судьбу. Их машины гудели в тихом овраге, налаживая обушок для следующего удара, и потихоньку размножалась пехота. Бить они станут в другом месте, благо наша истаявшая дефензива походила на гнилой забор - один столб подпер, а другой рухнул. Поэтому и вынесли мы одну пушку метров на двести пятьдесят ближе к правому флангу.
Орудийные расчеты были флотские - из тех остатков морпеховских цепей, что атаковали Красное. Не шибко умелые и без тени смущения. Опуская боковые упоры, кто-то схватил замок и отбил пальцы, ящик со снарядами упал на землю; остальные силились
Но уже звенела далекая песнь мечей, которую помнят еще древний Дербент и стены византийских городов: "кажи, враг, лик свой и пусть родившая тебя готовится к плачу, ибо остр мой клинок, а рука не знает пощады".
Глаз еще косит назад, подмечая спасительную дремучесть леса, фотографию любимой прижимает к сердцу ватная рука, и складываются губы в прочно забытом "господи помоги", но когда плеснет в глаза красный туман, солнце будет промывать лучами каждую грань.
Когда задрожит в испуге земля, одеваясь в огненную шубу, и плавится в черном дыму ревущее небо, а упавший набок горизонт наматывается на каждый в отдельности видимый гусеничный трак - тогда и рвется миллионолетняя нить, свитая дрожащим сонмом предков. И будто чужое крыло несет тебя в захватывающую дух высь, бетонируя дух и плоть. И не производным человеческого гения видится уже стальная коробка с пушкой, придуманная людьми, людьми построенная и людьми же управляемая. Не дело это рук человеков - а зверь, плюющий огнем.
Но и ты уже не есть человек в этот бесконечный миг. Ты сам разящее железо, не подверженное коррозии смерти. И ничего нет в мире кроме битвы. И даже мира нет - есть лишь квадрат зеленого поля, на котором ОН и ТЫ, превратившийся в каленый нерв. Ни огня, ни крика, ни рвущего в смерть железа не увидишь и не почувствуешь. Лишь прыгнет в резиновом ободе прицела пятнистое тело врага, сожмется в теле невидимая пружина и распрямится. Не раньше на полсекунды, ни позже на миг, а именно в ТОТ момент, выбранный летящим сверхразумом, когда закованная в сталистый чугун частичка тебя понесется, вращаясь в косых нарезах ствола, уже выпущенная другим твоим "я". И еще ничего не видно, еще кто-то орет твоим голосом "огонь!!!", а ты знаешь, что попал! Попал!!! Гори, с-сука-а!!!
Артиллеристский сержант мучительно отрывал куски слов:
– Я н-не мм-могу, т-т-т товарищ ст-т-т...
– вытягивал он с акцентом контуженного. Затем появился его командир и, глянув на мое удостоверение, приказал отогнать "Прощай Родину"* на позицию. При этом он кричал заике-сержанту:
– Иди, Ровнов, иди, говорю! Без тебя обойдемся!
– Что, сильно контужен парняга?
– спросил я у батарейца.
– Да нормально. Он командир теодолитчиков, беречь надо.
– Лейтенант затоптал выкуренную с оказией папиросу и заговорщицки подмигнул.
– Может фугаской с недолетом?
– Не надо. Ткни болванкой повыше, чтоб дверь снести, а там, как бог даст.
– Ага. Только я это... Один выстрел дам и к своим, а то комдивизиона казнит своей властью.
– Давай. А если что, вручи своему особняку** этот номер и спи спокойно.
Артиллерист положил бумажку с телефоном в фуражку и убыл, козырнув.
* "Прощай Родина" - 45-мм противотанковое орудие (армейск. жарг.).
** "Особняк" - представитель особого отдела (армейск. жарг.).
Выстрел - и расходящееся в ширину светло-серое облако подсветило блеском. Я пригнулся, ожидая рикошета. Снаряд попал в бетон, видимо, в перекрытие над железной дверью и только артиллеристский
У противоположной стенки, шатаясь, падал некто в морском плаще с капюшоном, и когда я присовокупил к сарафановскому стволу свой "ТТ", этот, в капюшоне, обернулся и, переломив себя, попросил не стрелять.
– А ты кто такой, чтоб тебя не стрелять, - зло бросил поднявшийся Костя.
– Майор Скляров. Контрразведка флота.
Начальник оперативного отдела Евграф Еремеевич Полюдов украшал табачными кольцами потолок, временами совершенно исчезая в белом дыму. Хотя ни обстановка кабинета - два стола буквой "Т", длинный ряд светлых шкафов, табуреты и "железный Феликс" в рамке, - ни сам хозяин, облаченный в п/ш габардин и нарочитые кирзовые сапоги не могли служить образцами презираемого роскошества, все равно казалось, что попал в барские покои c валяющимися на диванах ночными колпаками и резными креслами-качалками.
Бархатную драпировку на окне мял в пальцах ленивый ветерок, пахло заморским табаком из причудливой трубки и сам Евграф словно полулежал на тахте.
– Как службу несем, бойцы?
– процедил он, втыкая длинную дымную струю в падугу, и мы завели нестройную песнь-отчет, по-крестьянски переминаясь на блестящем паркете.
Рассказ сразу же не задался, уходя в сторону от существа дела, и скоро один лишь Костя потешал начальника прогнозами по дальнейшему развитию событий.
– Стало быть, из пушки бабахнули, - прервал Костины экстраполяции начоперод.
– Знатно, знатно. Можно было бы похвалить за усердие и наградить часами. Но для разрушения зданий существует специальный род войск, именуемый артиллерией. А спецкомендатура выполняет несколько другие функции. Так, Саблин?
– Так.
– А чего вы тогда из орудий палить стали? Вы боевая группа или отряд синдикалистов?
– Но, товарищ подполковник, а что делать-то было!
– вспыхнул Костя, и столько детской чистоты было в том возгласе, что Евграф не сразу и нашелся.
Он потянул из мундштука дым, закутался египетским облаком, и лишь после этого отчеканил:
– Не попадаться.
Затем начоперод поднялся и подошел ко мне.
– А если б ты летчиком раньше был, бомбу сбросил бы что ли?
– И в ласковости его хихикало зловещее притворство, усиливаемое барским постукиванием трубки: "чуки чуки чук, чуки чуки чук".
– Я, гражданин начальник, между прочим, задание выполнил и Марвич, между прочим, сидит в нашем ВИЗО*, а не у моряков.
Полюдов съел "гражданина" и стал сосредоточенно поджигать черный табак.
– Славно время провели, - чмыхнул Евграф, устраиваясь за столом.
– Авто поперек дороги, стрельба прямой наводкой в жилмассиве, плюс взвод моряков, наблюдающих за вашими плясками. Это ты, Саблин, орал там: "Я уполномоченный командир ОСКОЛ, все лицом к стене"? Так вроде?
– Так.
* ВИЗО - временный изолятор.
– А ты в курсе, что нашего учреждения не существует в природе, и то, чем здесь мы занимаемся, знают лишь двенадцать человек в Городе?
Полюдов смотрел, как часовщик, разглядывающий винтики сложного механизма, словно оценивая: заменить деталь или, хорошенько почистив, установить на прежнее место. Как бы в сговоре с начальником, яркий луч пробивался между портьерами, издевательски слепя лицо.
– А ты, Сарафанов, чего кривишься? Больно?