Отпусти мою душу на волю

Бухараев Равиль Раисович

прозрачна лишь неизреченная речь,
а всё остальное – удача и случай.

ВКУС ОСЕНИ

Ленивый год Свиньи – татарская примета
больших дождей; они пророчат мне беду.
Оскомину набил притворный привкус лета:
малина в молоке,
оладьи на меду.


Перебивали сласть черемуха и мята,
черничный красный сок, зеленый колосок.
… Я вижу из окна: дождями рожь измята,
тяжелый урожай ложится на песок.


Но

спелое зерно затеряно в полове.
И жду наверняка, дверь настежь отворя:
вот-вот напомнит вкус разбитых губ и крови
латунный листопад начала сентября.

* * *

Ярятся соловьи славянского верлибра
под алчный волчий рыск и соколиный лёт
не в нашем ли саду, где пасмурно и сыро,
где царствует сирень и жимолость цветет?


Не в нашем ли саду, где я, не просыпаясь,
слежу табачный дым сквозь жимолость дождя,
бежит суровый волк, летит порожний аист
и ласточка летит из норки от гвоздя?


О, голубая ветвь над мокрым листопадом!
Сиреневая ветвь над существом моим!
В славянском полусне, на ощупь, влажным садом
шагаю, и люблю, и раздвигаю дым…

ПАУТИНА

Среди ветвей, не зная страха
меж небом и землей висеть,
сплела по осени Арахна
свою пленительную сеть.


Вымаливаю как прощенье,
с отчаяньем и прямотой,
неуловимое уменье
распоряжаться пустотой.


Но, пробуя на зуб созвучья,
я вижу, голову задрав,
как неумело вправил сучья
березам скверный костоправ,


и в них – гармонией бесспорной,
как хрип у ворона в зобу,
все та же музыка, которой
накаркал сам себе судьбу.


…В листве холодной и блескучей
дрожа, но успевая стыть,
течет элегии паучьей
нутром рассчитанная нить.


Она, как музыка, прервется.
Тогда не отыскать следа.
Но кто в душе кричит и рвется,
и не уходит никуда?

ЛОПАСНЯ

О чем расскажешь в двух словах
в лесах у чеховской усадьбы,
когда горчит в твоих губах
созвучие судьбы и свадьбы,
о чем?


– Над нервной пустотой,
где ничего уже не стою,
над вербой бледно-золотой,
над смутной мартовской водою
прощай – с любовью!
Никогда
ясней не станут и прекрасней
сосна, и смутная вода,
и синий мостик над Лопасней!


На правом, ровном берегу
да пребывает в равновесье
след волка на сыром снегу
с прыжком косули в редколесье!


На левом, над слюдой ледка
да воссияет на

морозе
цветок с цыганского платка
и пестрый дятел на березе!


– Зачем? Прогоркла суть весны,
пока до предпоследней точки
мы сопрягали тень сосны
с цыплячьим тельцем вербной почки…


Заплачет дятел или волк,
и скроется в струе попутной
цветок,
и темен мой платок,
и сыро над водою смутной…

1978

 

Н. А.

* * *

А этот дождик молодой
куда ты денешь?
Четыре утки над Москвой
летят на Сенеж.


Четыре взрослых крякаша
кричат тревожно.


А жизнь безбожно хороша —
и невозможна!

СУМАРОКОВ

Пей зеленое вино, Александр, Расин российский!
Не дано, так не дано, до забвенья путь неблизкий!
Отрешася от семьи, ты один по воле рока
окунул перо глубоко во Кастальские струи…


На Руси висит туман междувременья, порока,
но трагедия – обман, а комедия – морока…
Завалящий тянешь фант – слова, а не славы ради.
Козырь в нынешнем раскладе – фаворит, сиречь амант…


Где алмазная звезда? Сумрак, истеченье сроков.
Да кому в тебе нужда, Александр Сумароков!
Пей и славы не проси, а забвенье – не минует…
С Оренбуржья ветер дует. Оживленье на Руси.


Муж в лаптях и армяке, отупевший от работы,
с топором грядет в руке, растоптав твои заботы.
Исправлять дворянский нрав от сохи грядет мессия.
Пробуждается Россия, заповеди все поправ!


Глянь, провидец, в белый лист сквозь пожары да измены:
вот курчавый лицеист, вот иные перемены…
Ты к судьбе своей готов, так пускай увидит, дура,
как глядит литература в опустевший полуштоф!

1975

ПАВЛОВСК

Барокко. Рококо. Уральский камень.
Арап лукавый – завитки усов.
Опальный Павел нервными руками
ревниво проверяет ход часов.


Качаются весы слепой богини…
На цыпочках идет за Павлом гнев
по долгим залам… Подлинный Челлини
высчитывает время нараспев.


А на Руси – полвека бабье царство!
Минует век, блистая и дразня…
Мальтийский крест. Светлейшее гусарство.
Уходит время, милые друзья…


Рассерженная кровь не отбесилась…
О, вечно юный Павел, мамин сын!
Чьим промыслом, скажите же на милость,
мы в мальчиках гуляем до седин?


В седых ночах, сыпучих от бессонниц,