Переступая грань
Шрифт:
Женя от ужаса потерял голос. Легкая досада промелькнула на хорошеньком личике Светланы Васильевны.
– Ничего особенного, - терпеливо принялась объяснять она очевидное. Так положено, когда динамика отрицательная. Там у нас специальный пост, сестры поопытней. Ей там будет лучше, поверьте.
Но чем спокойнее она говорила, тем больше пугался Женя. Ее слова звучали как бы издалека: "Изношенные сосуды... общая тревожная ситуация... аритмия... барокардия..."
– Это еще что за зверь?
– встрепенулся Женя.
– Это когда ритм сокращений редкий, - объяснила Светлана Васильевна.
– Всегда была тахикардия, - растерянно пробормотал Женя.
– То-то и оно, - задумалась Светлана Васильевна, постукивая по столу карандашиком.
Женя
– Это вам. С Новым годом!
– Спасибо, - равнодушно бросила в ответ Светлана Васильевна и, едва взглянув на коробочку, сунула ее в ящик стола.
– Кстати, жену вашу на праздники - вы уже знаете?
– мы не отпускаем.
– Доктор строго взглянула на Женю, давая понять, что духи духами...
– Лера сказала, у вас карантин, - согласно кивнул Женя.
– Карантин, да. Но все мы люди...
– Так отпустите!
Что-то Женя совсем запутался.
– Нет, вы не поняли, - покачала хорошенькой головкой докторша.
– Как раз ей - нельзя...
– Она помолчала, постукивая о стол карандашиком - такая у нее была, видно, привычка. Женя со страхом ждал.
– По показаниям. Этого-то он и боялся.
– Так что ни на какие уговоры, пожалуйста, не поддавайтесь.
Светлана Васильевна взглянула на Женю очень строго.
– Да она и не уговаривает, - печально сказал Женя.
– А потому что все понимает, - уважительно заметила Светлана Васильевна.
– Овчинка выделки не стоит... Даже если овчинка - такой Новый год, как этот. Все равно не стоит...
– Чего?
– не понял Женя.
– Здоровья, - просто ответила Светлана Васильевна и встала, давая понять, что прием закончен.
Как хотелось Жене поговорить о Лерином состоянии с Таней! Но что-то его удерживало. Может быть, щепетильность? Или опять-таки - стыд? Жена в больнице, а он... И потом - что нового может сказать Таня? Лечащий врач в общем ему объяснила, только он все равно ничего толком не понял. Если сделали кардиограмму, взяли всякие там анализы, то почему нет диагноза? Если "динамика отрицательная", то почему тянут с капельницей? И какая такая динамика за два дня? Наверное, нужно было кому-нибудь дать денег? Никакие не духи доктору, а деньги - тому, от которого все зависит. Но кому? Той же врачихе? Завотделением? Главврачу? Лера велела - духи. Подумать только духи за шестьсот! Женя и не знал, что такие есть цены.
– А знаешь, - похвасталась Лера, - в придачу к духам фирма преподнесла шампанское, Люда сказала!
– Еще бы, - фыркнул Женя.
– Небось одна Люда у них и была.
– Нет, - возразила Лера.
– Людочка говорит, покупали.
И Женя почувствовал себя нищим.
Теперь он ехал в метро и думал обо всем сразу: о Лере, об избалованной, красивой врачихе, о сыне, который теперь все знает - ну, положим, не знает, догадывается... Как всегда, незаметно и неизменно, стал думать о Тане. Ну вот, свершилось, сбылось: Новый год они будут встречать вместе, и раз для Тани это так важно, станет важным и для него. И даже подарок для нее он придумал: трехтомник Георгия Иванова - роскошный, бесценный; эмигрант же, не издавался с двадцатых годов. Таня любит стихи и оценит подарок.
Я проснулся и вспомнил тотчас
О морях, разделяющих нас.
О письме, что дойдет через год.
Или вовсе к тебе не дойдет...
Да, эти стихи - для нее. И для него - тоже.
– Дари людям то, что тебе хотелось бы получить самому, - когда-то учила Женю мама.
Хотелось бы ему получить трехтомник в подарок? Еще бы! Значит, и Таня обрадуется.
Сегодня он скажет ей, что Новый год они встретят вместе. Ничего не станет объяснять, пусть думает как хочет. Потому что есть некая неловкость в причине, и не надо, чтобы и Таня ее ощутила. Так думал Женя, выходя на "Юго-Западной" из метро. С того самого дня, как увезли Леру в больницу, он не видел Тани, по какому-то суеверию не звонил и теперь чувствовал жгучее нетерпение. Скорей бы услышать голос,
Автобус все не шел, и не было денег на маршрутку - у него, старшего научного сотрудника Института истории, без пяти минут доктора наук! Всю жизнь - в нищете. Нет, по российским понятиям живут они средне, но по человеческим, конечно, нищие. Ага, вот и автобус. Вперед, на штурм! Втиснулся, втолкнулся, поехали! Вот оно, счастье по-русски. "Ты чего ликуешь, болван?
– сурово спросил себя Женя.
– Чему, скажи, радуешься?" Ответ он знал. "Радуюсь тому, что есть Таня. Несмотря ни на что - есть Таня. И я люблю ее так, как никогда никого не любил. Прости меня, Лерочка, дорогая, но я же не виноват! Ничего не могу с собой сделать, а может быть, и не надо? Разве должен человек отказываться от счастья, потому что женат и жена в больнице? А Дениска меня осуждает...
– Нежность к сыну - не к этому, баскетбольному, а тому - крохотному, беззащитному - сжала сердце. Маленький мой, не осуждай, не надо! Настанет время, и ты поймешь... А может, и нет, если повезет тебе с Людой. Но разве бывает любовь на всю жизнь?
– Женя с сомнением покачал головой.
– Не знаю, не знаю... Как-то не верится..." Господи, до чего хочется к Тане! Как он не догадался позвонить прямо оттуда, из больницы? Позвонить и приехать! Нет, невозможно: нужно передать сыну список, написанный четким Лериным почерком, - что еще привезти. Вот сейчас он приедет и позвонит. Только бы Дениса не было дома! Да нет, он, наверное, у Люды или у кого-нибудь из своих ребят... Как Таня обрадуется! В Новый год - вместе! Последнее время она все печалится... А что, если пригласить ее в театр - не на Новый, конечно, год, а вообще? Ведь они ни разу не были в театре, а теперь у него свободные вечера...
Мысли разбегались в разные стороны. Женя думал то об одном, то о другом, то о третьем. Мелькнула даже мысль о работе - откуда-то из глубин, из тайников мозга неожиданно всплыло решение еще вчера казавшейся неразрешимой проблемы, и как-то сразу он понял, каким образом ляжет это решение в третью главу диссертации и повторится затем в заключении - как очень важное, ключевое, - но главными были все-таки мысли о Тане. Он должен увидеть ее немедленно! Заедет домой, оставит Денису список, позвонит Тане и, если ему повезет, если вдруг она дома, рванет к ней через всю Москву. И останется до утра, как в тот, первый раз, - будь что будет! Какое это будет счастье! А Денису наврет что-нибудь. В письменной форме это ведь всегда легче.
Но Денис оказался дома и сразу вышел навстречу, на звук отворяемой двери.
– Ну, как мама?
– спросил он.
– А я как раз приготовил ужин. И чай заварил покрепче, как ты любишь. Я уже стал волноваться.
Он стоял, как всегда перегородив собой маленькую прихожую, смотрел на отца светлыми материнскими глазами, и в глазах этих были любовь и привязанность.
– Ничего... Говорил с врачом... А мама написала тут целый список, отчитывался благодарный за прощение Женя.
Он вешал куртку, снимал ботинки, надевал тапки, и все эти манипуляции помогали ему выиграть время и прийти в себя. Почему, собственно, он был так уверен, что сына нет дома? "Потому что тебе этого хотелось", - упрекнул себя Женя и, вымыв в ванной руки, прошел в кухню.
– Ух ты!
Денис, сияя, смотрел на отца. Еще бы! Он нажарил целую сковороду картошки - хотя терпеть не мог ее чистить!
– квашеная капуста и соленые огурчики украшали стол.
– Откуда?
– изумился Женя.
– Людина мама передала, - гордо ответил сын.
– И нам, и в больницу.
– А ей нельзя, - взгрустнул Женя.
– Почему?
– возмутился Денис.
– Потому что сердце, - объяснил Женя.
– У них там все недосолено.
– А мы немножко, - подмигнул Денис отцу.
– Вот увидишь, она обрадуется.