Поле Куликово
Шрифт:
– Иде он нынче, князь-надёжа?
– вздохнул младший.
– Жану и то кинул.
– Надо будет - он и себя на меч кинет. А нонешний владыка - катись он подале. Найдём лучше. Сказывают, будто Сергий в Москву идёт...
Снаружи привалила толпа беженцев и воротники прервали разговор.
...На берегу Яузы дружину княгини догнал воин митрополита и просил подождать. Евдокия велела высадить детей, подъехавший Киприан благословил их и перецеловал в головы. Сунул княгине в руку обёрнутую шёлком шкатулку: "Для Василия". Его лицо смягчилось и огонь в глазах пригас.
– В Тверь поеду,
– Награди тебя Господь, владыка, за доброту к нам.
– Евдокия опустилась на колени, прижалась губами к руке. Киприан смутился, помог ей встать и глянул в мокрые глаза:
– Благослови тебя Христос, голубица. Деток береги.
Шагнул к возку, обернулся, пожесточал лицом:
– Митрию передай моё благословение. Не слушал он меня прежде - пожинает ныне, что посеял. Может, теперь послушает? Ехать ему надо навстречу хану.
Лицо Евдокии помертвело, Киприан нахмурился и повторил:
– Ехать, не теряя часа! Хан покорности ждёт, покорную голову он не отрубит. Тохтамыш - хитёр, себе убытку не захочет. Для его гордыни покорившийся князь Донской - предел вожделений, знамя, коим он станет повсюду трясти. Условия хана теперь будут жесточе, а торговаться с ним уже поздно - сами виноваты. Но за свою голову пусть не страшится великий князь.
– Скажу, отче, - прошептала княгиня.
Тронулся владычный обоз, мамки и няньки расхватали детей, а Евдокия стояла, глядя на удаляющийся поезд. Красный стал покашливать, потом напомнил:
– Пора, государыня. До ночи нам хотя бы успеть в Берендеево.
В возок Евдокия садилась с сухими глазами. Взяла на руки сына и стала покачивать, глядя в окно на мелькающие сосны.
– Нет!
– сказала вслух.
– В Орду не пущу!
Шесть, а то и семь поприщ считают странники до Переславля, у того же, кто путешествует на выхоленных лошадях, поприща иные. Однако новорожденный требовал ухода и покоя, часто ехали шагом и нескорой рысью, останавливались в попутных селениях, и лишь на четвёртый день пути, усаживая княгиню в возок, Владимир Красный сказал:
– Ну, матушка-государыня, нынче пополудни увидим Дмитрия Ивановича.
– Плюнь через плечо, боярин, - посоветовал старый дружинник, но Красный не был суеверным, ибо ни враг, ни смерть пока не смотрели ему в лицо, и жизнь не ловила его в тенета и ямы людского коварства. Он подмигнул Дарье:
– И ты готовь губки. Поди-ка, отвыкла? Может, со мной испробуешь, штоб не осрамиться?
Дарья сдвинула брови, княгиня улыбнулась:
– Ты, Владимир, пошли вперёд гонца к Тупику за разрешением.
– Уволь, государыня, мне моя голова - пока не тяжела.
– Тогда неча и дразниться.
Чем - ближе к Переславлю, тем чаще попадались подводы и пешие мужики, поместники со слугами, направляющиеся в городок. Дружинники, ходившие на Дон, скучнели душой: сравнишь ли эти человеческие ручейки с тем всенародным потоком, какой стремился к Москве и Коломне в дни сбора сил против Мамая!
Пригревало солнышко, дух от влажной земли и лесной прели дурманил голову, дети спали в возках, княгиня и её спутницы дремали на подушках под мерный
В ясном тереме свеча-а горит,
Жарко, жарко воскоярова...
Владимир подхватил:
Жалко плакала тут де-евица,
Жалко плакала красавица...
С дружины смыло снулость, уже хор грянул:
Ты не плачь-ко, наша умница,
Не тужи, наша разумная:
Мы тебя ведь не в полон даём...
Свист прорезал хор дружинников, Владимир, оглядываясь, услышал топот. По боковой дороге, впадающей в тракт, колонной мчались всадники. Приземистые мохнатые кони, квадратные люди в серых кожах, руки обнажены по плечо. Высверки стали ударили в глаза.
– Орда!
– крикнул пожилой десятский и стегнул плетью переднюю лошадь в упряжке.
– Гони!
Четвёрка рванула галопом с места, послышались женские крики, возок подпрыгнул и наклонился, но бешено растущая скорость удержала его на колёсах. Вражеский отряд набегал, близко из кустов вынырнул верховой степняк, визжа и крутя над головой саблю, поджидал своих. Красный рвал меч из ножен, разворачивая коня, но уже понеслись последние повозки, уныривая под кроны сосен, и сгрудившиеся дружинники ринулись вслед, увлекая боярина.
– Назад! Держать орду!
– кричал Владимир, махая вырванным, наконец-то, мечом.
– Не дури, боярин, их - боле сотни!
– Десятский скакал стремя в стремя, то и дело оглядываясь.
– Счастье - в хвост вышли!
Второй день дружинники не надевали броней, щиты и копья тоже везли на телеге. Если случится сеча, будет трудно. А она случится - до Переславля пятнадцать вёрст или больше, запряжённые кони начнут выдыхаться, да и у всадников нет заводных. Враг, поди, и не чует, какая добыча плывёт ему в руки, - тогда есть надежда, что отстанет, если бросить ему последнюю повозку с бронями дружинников. Но вдруг он охотится за княгиней?
Гудели копыта, швыряя мокрый песок, сучья грозили сорвать с седла. Степнякам легче - их кони низкорослы.
– Счас поле будет!
– кричал десятский.
– За полем, на входе в бор, я придержу их. Ты же с одним десятком береги государыню!
– Ты, Семён, ты береги! Тебе верю больше, чем - себе.
Понял старый воин: начальник не уступит ему первой сшибки.
Вылетели на поле. Четверики оторвались от повозок с поклажей и оружием, они уже скрылись в лесу за жнивой. Почему не стреляют татары?.. Четверо мужиков с тонкими шестами на плечах стояли на обочине, разинув рты, следили за бешеной скачкой. Уж не золотой ли поезд гонят к князю из Москвы? Но почему вся стража позади? Красный стиснул конские бока коленями, развернул отряд. У него блеснула мысль: запереть врага на лесной дороге при выходе в поле, дать поезду время уйти подальше.