Поле Куликово

Иванов Сергей Иванович

– Отворяй!
– гаркнул молодой свитский боярин.
– Князь Остей - от великого князя Донского.

Сдвинулся, пополз вверх, внутрь башни, полуаршинной толщины затвор ворот. Князь, пригибаясь, въехал в Кремль. На его лице отразилось изумление.

Какие только картины смуты, общего настроения и бедствий не являлись ему в пути! В забывчивости он хватался за меч, готовый рубить головы татям, смутьянам, грабителям боярских домов и осквернителям храмов, искал слова, которые бросит в толпы обезумевших людей, покинутых боярами. И вот он - в Кремле.

Глаз князя примечал множество

ратников на стенах и в стрельницах башен, поднятых его появлением, там и тут торчали алебарды, копья, плоские лезвия рогатин. Изнутри к стенам приставлены ступенчатые лестницы из свежих плах, ещё видны сметённые в кучи щепа и стружки, громоздятся поленницы дров, стоят бочки смолы и котлы с водой, возвышаются груды отёсанных камней и ядер из тяжёлой свинцовистой глины, связки метательных копий. Вблизи "опасных" стен - по восточной, северной и северо-западной стороне - сооружены фрондиболы - метательные машины упрощённого типа в виде колодезного журавля, способные бросать через стены пудовые камни и мешки ядер. Кремль едва просыпался. На площадях, на перекрёстках улиц чадили костры, возле них, опираясь на копья и алебарды, подрёмывали стражники. На подворьях, заставленных телегами, женщины разводили под таганами огонь, поскрипывал колодезный журавель, из-за оград доносились шорохи струй молока и повизгивание голодных поросят. На всадников не обращали внимания, лишь один из ополченцев у костра спросил: "Откуль, витязи?"

Жаль чего-то стало Остею. И радовался, что видит крепость устроенной, а словно обманули его. Не потребовалось от Остея немедленных подвигов во спасение великокняжеской столицы, толпы не валили ему навстречу, не звонили колокола, не шли попы с хоругвями и святыми реликвиями. Народ спал - в боярских и купеческих домах, в клетях, житницах и амбарах, приспособленных для жилья, спал в шатрах и среди подворий - спал и не чуял близости спасителя. Остей заволновался: не придётся ли ему, посланцу государя, доказывать своё право возглавить оборону, назначать и смещать начальников, вести переговоры с Ордой?

Дядя, Дмитрий Ольгердович, сказал ему на прощание: подобной чести иной князь во всю жизнь не дождётся, - Остей же с радостью послужил бы Донскому в чистом поле, командуя даже сотней, а эту честь уступил бы дяде. Но Дмитрий Ольгердович мечом и преданностью давно уже выслужил у московского государя немалый удел, Остею же надо ещё заработать свой хлеб. И княжеский хлеб - нелёгок, если ты не получил наследства. В Литве - смутно. Многочисленные сыновья Ольгерда - дядья Остея - грызутся за каждый городок и клочок земли. От отца, владеющего бедным Киевским уделом, не разживёшься, да Остей - и не единственный сын. Идти на службу к западным государям тому, кто крещён в православии, - значит, заранее обречь себя на изгойство. На Руси он - свой.

Если Москва падёт, Остея ожидает гибель, хуже того - ордынский полон. Но если Москва выстоит, его слава сравняется со славой дядей Андрея и Дмитрия - куликовских героев.

У великокняжеского терема вооружённый привратник, увидев Остея в сопровождении бояр, согнулся в поклоне.

– Милости просим, государи. Хоромы - пусты и конюшни - тоже, всем хватит места. Я счас конюхов

кликну.

– Где - ваш воевода?
– спросил Остей, спешиваясь.

– Адам, што ль? Дак он стоит в дому князя Володимера - там все начальные. А терем государя велено не заселять на случай чего да штоб не попортили утвари.

Прозвонили к заутрене. Князь решил не торопить события, занялся размещением дружины, но в ворота скоро вломились горожане в кольчугах, кафтанах, епанчах, все опоясаны мечами, за голенищами - длинные ножи, на поясах у кого праща, у кого железная булава. Передний детинушка средних лет, скинув кунью шапку, поклонился князю в пояс и заговорил:

– Слава Всевышнему, дождались сокола. Примай, Остей Владимирыч, крепость, ослобони от тяжкой заботы.

Остей улыбнулся:

– Ты уж и рад... Адам-суконник, я не ошибся?

– Не ошибся, государь, - уж как рад, словом не сказать.

– Ладно, воеводство приму - на то воля великого князя Донского. Но тебя, Адам, с твоими подручными не ослобоню от дела. Как мне - без помощников? Бояр-то, почитай, нет у меня.

– Э, государь, - ответил темнолицый человек с клешневатыми руками.
– Был бы князь - бояре найдутся.

Остей свёл белёсые брови и спросил:

– Что о татарах слышно?

– Да уж в зареченской стороне показывались их дозоры. Большое войско будто на Пахре. Олекса Дмитрич вечор пошёл в сторожу, ждём с часу на час.

Клешнерукий со смехом прогудел:

– Што я говорил! Эвон, князь, бояре подваливают!

Сначала в воротах появились сразу три чёрные рясы настоятелей монастырей, во главе шествовал рослый архимандрит Симеон. За святыми отцами - толпа боярских кафтанов, шуб и шапок, оружные отроки и челядины.

– Глядите: великий боярин Морозов!

– Чудны - дела Твои, Господи: то ни единого воеводы в Белокаменной, то сразу три!
– хохотнул клешнерукий.

– На готовенькое вороньём летят, - заметил другой.

Монахи наперебой благословляли князя, он, кланяясь им, поглядывал на Морозова.

– Здоров ли государь наш, Дмитрий Иванович?
– загудел тот.

– Здоров, - ответил Остей.
– А ты, боярин, будто занедужил?

– Одолело меня лихо проклятое, да миловал Бог. В Симоновском к мощам приложился, а ныне спешу принять службу, возложенную на меня государем.

"Какой только дьявол тебя принёс?" - подумал Остей.

– Княже, суда и правды у тя прошу!
– Вперёд через толпу проталкивался боярин Томила.
– Не попусти убивцам и татям!

– О каких татях речёшь, боярин?

– Здесь, перед тобой - они! Били меня смертным боем и этот вот, - ткнул пальцем в Рублёва, - и тот вон, и Олекса, Богом проклятый, бил и конно топтал, бросал меня, боярина служилого, под ноги черни. Глянь на язвы мои, княже! Послушай других лучших людей, битых и ограбленных ворами. И ты, народ, не попусти ватажникам, вяжи их!
– Томила попытался ухватить Рублёва за ворот, но получил такой толчок в грудь, что едва не свалился.

– Пошто охальничаешь, боярин?
– крикнул Адам.
– Ты, государь, людей допроси, прежде чем слушать буяна Томилу. Он - виноват в бесчестье своём. Стыдно, боярин!